Сильвия и Бруно. Окончание истории

     В отношении хористов — это опасность появления в них самодовольства, как описано на с. 177; опасность того, что они станут считать те части службы, когда их помощь не требуется, не заслуживающими внимания; риск сделать вывод, будто служба — всего только внешняя форма, серия поз, которые следует принимать, и слов, которые нужно произнести или пропеть, в то время как мысли могут быть где угодно, — а также вероятие, что «фамильярность» породит «презрение» к священным предметам.

     Позвольте проиллюстрировать последние два вида опасностей примерами из собственного опыта. Не так давно я присутствовал на службе в соборе, место моё было как раз позади шеренги мужчин, участников хора, поэтому я волей-неволей обратил внимание, что когда наступило время чтения отрывков Священного Писания, у них был такой вид, будто это их не касается, а всего лишь предоставляет им несколько минут, чтобы разобраться со своими нотами. Кроме того, мой взгляд то и дело упирался в строй деток-хористов, которые, торжественно прошествовав к своим местам, встали на колени, будто бы для молитвы, и с минуту повертев головой по сторонам, вновь поднялись на ноги. Было слишком очевидно, что отношение их смешливое. Неужели такая привычка притворяться, будто они молятся, не несёт для детей опасности? Как пример непочтительного отношения к священным вещам я назову обычай, который многие мои читатели, несомненно, наблюдали в тех церквях, где духовенство и хор появляются торжественной процессией, а именно: по окончании личных молитв, которые творятся в ризнице и поэтому, разумеется, не слышны Конгрегации, финальное «Аминь» выкрикивается, чтобы его слышали все в церкви. Это сигнал для Конгрегации приготовиться встать, когда появится процессия; никому и в голову не придёт, будто этот выкрик производится с иной целью. Если мы вспомним, к Кому обращено это «Аминь» в действительности, и примем во внимание использование в аналогичных целях церковного колокола, мы тут же убедимся, что перед нами пример вопиющей непочтительности. Для меня это всё равно что использовать Библию вместо скамеечки для ног.

     Как пример опасности для самого клира, вызванной этим новым течением, позволю себе привести тот факт, что, как говорит мне собственный опыт, священнослужители данного направления особенно склонны пересказывать анекдоты, в которых предметом осмеяния служат самоё священные имена и слова, а иногда и подлинные библейские тексты. Множество таких анекдотов подаются как первоначально сказанное детьми, чья незапятнанная невинность в вопросах зла должна, вне всякого сомнения, оправдать их в глазах Господа от любой вины; но не так с теми, кто сознательно использует подобные невинные огрехи как материал для своего кощунственного веселья.

     Позвольте, однако ж, совершенно серьёзно добавить: я более чем уверен, что такая профанация во многих случаях неосознанна: «среда» (как я попытался объяснить на с. 91) производит в людях различие, и мне утешительно думать, что множество таких профанирующих историй — а мне их больно слышать и стыдно повторять — их ушей не режут и их совести не ранят, и что они не менее искренне, чем я сам, произносят две молитвы: «Да святится Имя Твоё» и «От твёрдости сердца и презрения к Твоему слову и заповеди, Господи, избавь нас». К этому я желал бы ещё добавить, в интересах их и себя самого, прекрасную мольбу Кибла [12]: «Дай на каждый нам из дней Круг собратьев потесней!» На самом деле над этой привычкой духовенства профанировать в повседневных разговорах я скорблю исключительно из-за последствий — из-за серьёзной опасности, подстерегающей как говорящего, так и слушающего. Верующего слушателя подстерегает опасность утраты почтительности к святому — в результате того, что он всего лишь выслушает и посмеётся подобным шуткам, — а также искушение пересказать их для забавы других. Неверующему слушателю такое зрелище уполномоченных защитников веры, откровенно её предающих, приносит чаемое подтверждение его теории, будто религия — это сказка. А самому говорящему это неминуемо угрожает утратой веры. Ибо если кто-то произносит такие шутки, не осознавая их вреда, он также не осознаёт в тот момент реального существования Бога как живого существа, слышащего всё, что мы говорим. И тот, кто потворствует своей склонности отзываться подобным образом о священных вещах, не задумываясь об их значимости, едва ли не обнаружит, что Бог в его представлении обратился в миф, а небеса в поэтическую фантазию — иначе говоря, что свет жизни для него померк, и в глубине души он атеист, потерявшийся в «осязаемой тьме» [13].