Сильвия и Бруно. Окончание истории

Что за смутные воспоминания, связанные с этими простыми словами, вызвали наплыв радостных мыслей, захлестнувших моё сознание? Из вагона я выбрался в счастливом возбуждении, причина которого мне самому вначале была непонятна. Да, раньше я уже проделал точно такое же путешествие и в такое же самое время суток шесть месяцев назад, но ведь с тех пор столько всего произошло, а память старика слабо удерживает недавние события, поэтому напрасно я искал это «недостающее звено». Внезапно мой взгляд упал на скамью — единственную на этой унылой платформе — и на сидящую на ней девушку; тут-то и вспыхнула в моём мозгу забытая сцена, да так живо, словно всё повторилось вновь.

«Вот и ответ, — подумал я. — Эта убогая платформа полна для меня памяти о той давней встрече! Она сидела на этой самой скамье и приглашала меня присесть рядышком цитатой из «Гамлета»... Забыл, какой. А что если применить графский метод Драматизации Жизни — представить Жизнь этакой Пьесой, вообразив, будто сидящая фигура принадлежит леди Мюриел, да подольше не возвращаться к действительности!»

И я зашагал вдоль платформы, изо всей силы воображая («понарошку», как говорят дети), что обыкновенная пассажирка, сидящая на скамье, не кто иная как леди Мюриел, которую я при этом старательно вспоминал. Её лицо было повёрнуто в другую сторону, что только способствовало продуманному самообману, в котором я упражнялся, однако невзирая на всё моё старание тоже глядеть в другую сторону, чтобы продлить приятную иллюзию, мне неминуемо предстояло, дойдя до конца платформы и развернувшись идти назад, увидеть пассажирку в лицо. Это и была леди Мюриел!

 Забытая сцена теперь живо предстала моей памяти, и чтобы сделать её повторение ещё более невероятным, рядом с ней оказался тот самый старик, которого, как я теперь припомнил, в первый раз грубо согнал со скамьи станционный смотритель, чтобы освободить место для титулованной приезжей. Тот, да «с отличием». Он уже не ковылял по платформе на дрожащих ногах, но как ни в чём не бывало сидел рядом с леди Мюриел и впридачу разговаривал с нею!

 — Ну же, кладите в кошелёк, — говорила она, — и помните, что вы должны потратить это на Минни. Обязательно принесите ей что-нибудь полезное, что-нибудь по-настоящему нужное! И привет от меня! — Леди Мюриел произносила эти слова с таким увлечением, что, хотя звук моих шагов заставил её поднять на меня глаза, в первую минуту она меня не признала.

 Приблизившись, я приподнял шляпу, и тут её лицо осветилось неподдельной радостью, отчего мне тот час вспомнилось ясное личико Сильвии — там, на Кенсингтон-гарденз. Я совершенно опешил. А она, вместо того чтобы побеспокоить бедного старичка, сидевшего рядом, сама вскочила со скамьи, и вот уже мы вдвоём принялись расхаживать взад-вперёд по платформе. Минуту-другую наша беседа была пустой и бессодержательной, словно мы были всего-навсего двумя случайными гостями, сошедшимися в заурядной лондонской гостиной; похоже было, что каждый из нас опасается задевать те скрытые в глубине нити, что связали наши жизни вместе.

 Пока мы разговаривали, к платформе подкатил Эльфстонский поезд. Повинуясь подобострастному напоминанию станционного смотрителя («Сюда, миледи! Прошу поторопиться!»), мы направились в самый конец платформы, где находился единственный вагон первого класса. Когда мы поравнялись с опустевшей скамьёй, леди Мюриел заметила лежащий на ней кошелёк, в который недавно так тщательно был упрятан её дар. Владелец кошелька, совершенно не догадываясь о своей потере, влезал, поддерживаемый кондуктором, в вагон на другом конце поезда.

 — Вот растяпа! — воскликнула она. — Неужто так и уедет, чтобы дома обнаружить пропажу!

 — Давайте я возьму кошелёк и сбегаю к нему. У меня это получится быстрее.

 Но она была уже на полпути к нему. Она летела («бежала» — слишком обыденное слово для её движений, подобных порханию феи) с такой стремительностью, что в любом случае безнадёжно оставила бы меня позади.

 Вернулась она скорее, чем я закончил своё дерзкое хвастовство насчёт бега наперегонки, и пока мы взбирались в наш вагон, проговорила с притворной скромностью:

 — Так вы считаете, что могли бы сделать это быстрее?

 — Куда там! — ответил я. — Признаю себя виновным в преувеличении и отдаюсь на милость суда!

 — Суд будет снисходителен — на этот раз! — Тут игривость в её поведении сменилась обеспокоенностью. — У вас неважный вид! Когда вы нас покидали, то вид у вас был здоровее. Подозреваю, что Лондон не пошёл вам на пользу.

 — Должно быть, лондонский воздух виноват, — сказал я. — Или утомительная работа. Или моя слишком одинокая жизнь. Но как бы то ни было, а в последнее время я и впрямь чувствую себя неважно. Но Эльфстон мигом меня излечит. Предписания Артура таковы — а он, как вы понимаете, мой врач, и сегодня утром я получил от него весточку, — побольше озона, парное молоко и главное — приятное общество!