Сильвия и Бруно

ГЛАВА XVIII Сказочный дуэт

Год — а насколько же полон событиями оказался для меня этот год! — подходил к концу; короткий зимний день едва-едва позволял разглядеть в своём тусклом свете дорогие предметы, связанные со столькими счастливыми воспоминаниями, пока поезд огибал последний поворот перед станцией и вдоль платформы проносился хриплый крик: «Эльфстон! Эльфстон!»

Печально было моё возвращение в эти места, и с печалью я думал, что никогда больше не увижу радостную улыбку приветствия, которая встречала меня здесь всего несколько месяцев назад. «А всё же, если бы я снова встретил его, — пробормотал я, одиноко шагая за носильщиком, катившим на тележке мой багаж, — и если бы он „схватил своей рукой мою И стал вопросы задавать“, уж я бы его „призраком не счёл“!»[104]

Дав указание свезти багаж к бывшему дому доктора Форестера, я зашагал сам по себе, чтобы перед тем как обосноваться на прежнем месте, нанести визит милым старым друзьям — а для меня они были старыми друзьями, хоть едва ли полгода прошло с нашей первой встречи, — графу и его дочери-вдовице.

Кратчайший путь, как я хорошо помнил, вёл через церковный двор. Я отворил крохотную калитку и неспеша направился мимо торжественных памятников тихой смерти, размышляя о тех немногих, кто покинул этот мир за последний год — ушёл, чтобы «присоединиться к большинству».[105] Не успел я сделать и пары шагов, как мне в глаза бросился знакомый облик. Леди Мюриел, облачённая в глубокий траур и с закрытым длинной креповой вуалью лицом, коленопреклонённо стояла перед небольшим мраморным крестом, на котором висел венок.

Крест высился на участке гладкого дёрна, совершенно не потревоженного могильным холмиком. Я понял, что это всего лишь памятный крест в честь того, чей прах покоится не здесь, — понял даже раньше, чем прочёл простую надпись:

С любовью в память

АРТУРА ФОРЕСТЕРА, Д.М.,

чьи бренные останки покоятся у моря,

чья душа вернулась к даровавшему её Богу.

____________

«Нет больше той любви, как если кто
положит душу свою за друзей своих».[106]

При моём приближении леди Мюриел откинула вуаль и поднялась мне навстречу со спокойной улыбкой и с большим самообладанием, чем я от неё ожидал.

— Когда я вас вижу, я словно переношусь во времени назад, — сказала она. В её голосе звучала искренняя радость. — Вы уже виделись с моим отцом?

— Нет ещё, — ответил я, — но направляюсь как раз туда. Проходил здесь, чтобы сократить путь. Надеюсь, граф в добром здравии, как и вы сами?

— Да, благодарю вас, мы оба в добром здравии. А вы? Лучше себя чувствуете, чем прежде?

— Не совсем чтобы лучше, но и не хуже, благодаренье Богу.

— Давайте посидим здесь. Поболтаем немножко, — предложила она. Спокойствие, почти безразличие её движений сильно меня удивили. Я нимало не догадывался о той суровой сдержанности, на которую она себя обрекла.

— Здесь можно побыть в тишине, — продолжала она. — Я прихожу сюда каждый… каждый день.

— Умиротворяющее место, — согласился я.

— Вы получили моё письмо?

— Получил, но задержался с ответом. Это так трудно высказывать — на бумаге…

— Я знаю. Вы очень добры. Вы были с нами, когда мы в последний раз… — Она на минуту замолчала, а потом торопливо продолжила: — Я несколько раз ходила в гавань, но никто не знает, в какой из этих больших могил он лежит. Но они показали мне дом, в котором он умер, хоть это утешает. Я побывала в той комнате, где… где… — Напрасно она пыталась совладать с собой. Шлюзы открылись, и я стал свидетелем самого отчаянного приступа горя, какое только видел в жизни.

Я встал и оставил её одну. У дверей графского дома я помедлил, прислонился к косяку и стал наблюдать закат, предаваясь воспоминаниям — то приятным, то печальным, — пока леди Мюриел не присоединилась ко мне.

Теперь она снова была спокойна.

— Входите, — сказала она. — Отец будет вам очень рад!

Пожилой граф с улыбкой поднялся мне навстречу, но его самообладание было далеко не таким полным, как у дочери, и когда он обеими руками схватил мою и с жаром её стиснул, по его щекам заструились слёзы.

От избытка чувств я не мог говорить, и минуту-другую мы сидели молча. Затем леди Мюриел позвонила, чтобы подавали чай.

— Вы же пьёте чай, как наступит пять часов, я знаю! — обратилась она ко мне с такой знакомой милой игривостью. — Даже когда вы не в силах воспрепятствовать Закону Тяготения, а чашки только и ждут случая, чтобы наперегонки с чаем сбежать от вас в Открытый Космос!

Это замечание задало тон беседе. В эту первую нашу встречу после ужасного события в жизни леди Мюриел мы по молчаливому согласию избегали болезненных предметов, занимавших наши мысли, и болтали словно дети с неотяжелёнными сердцами, не ведающими забот.

— Задавали вы себе когда-либо вопрос, — спросила вдруг леди Мюриел, меняя тему, — каково главное преимущество в том, что ты человек, а не собака?