Сильвия и Бруно

Их Мама-Сельдь в соленую волну
     Вперяла тщетно грустный взгляд.
Барсук-Отец все повторял одну
          Мольбу, но — невпопад:
— Вернитесь, дети! Я вам все верну —
          И торт, и шоколад!

— Боюсь, — сказала Сельдь, — что малыши
     Могли дорогу позабыть.
— Да-да! — Барсук в ответ ей. — Хороши!
          Их надо б приструнить!
И начали родители в тиши
          Грустить, грустить, грустить.

Тут неожиданно вмешался Бруно.

— Знаешь, Сильвия, «Песню Сельдей» надо петь на другой мотив, — заметил он. — Но я не смогу спеть как надо, если ты мне не подыграешь!

Сильвия тотчас уселась на какой-то крохотный грибок, который рос прямо перед маргариткой, и, словно это был самый заурядный инструмент на свете, принялась играть на ее лепестках, перебирая их, как клавиши органа. Боже, что за дивная музыка зазвучала! Тоненькая-тоненькая, нежная-нежная!..

Бруно, склонив голову набок, несколько секунд внимательно слушал, пока не уловил мелодию. И тогда нежным детским голоском он запел:

Мечта, блаженство, благодать,
О чем не мог я и мечтать:
Срывать цветы счастливых дней
И пировать в кругу друзей!
      Вот сон во сне,
      Вот жизнь по мне —
Имбирный пудинг уплетать
И лимонадом запивать!

И если только в час иной
В краю ином, в земле чужой
Услышу голос: «Назови
Мечты заветные свои!» —
      Вздохну во сне:
      Вот жизнь по мне —
Имбирный пудинг уплетать
И лимонадом запивать!

— Можешь больше не играть, Сильвия! Верхние ноты мне даже удобнее брать без-з-з комплимента.

— Он хотел сказать «без аккомпанемента», — шепотом пояснила Сильвия, посмеиваясь над моей недогадливостью. С этими словами она убрала пальчики с органа.

Но Барсукам нет дела до Сельдей
     И песен тоже им не петь:
Отведать им селедку без костей
          Не доведется впредь…
Они хотят за хвостик их скорей
          Поддеть, поддеть, поддеть!

Тут я заметил, что он отмечает интервалы, размахивая в воздухе пальчиком. Мне подумалось, что это очень удачная мысль. Знаете, это не сможет передать никакой звук — разве что знак вопроса.

Допустим, вы говорите своему другу: «Тебе сегодня лучше», и чтобы он понял, что вы задаете ему именно вопрос, что может быть проще, чем просто начертить пальцем в воздухе «?»? Друг тотчас поймет вас!

«Они ведь Рыбки… — Старший загрустил.
     Вон Мать их плачет над волной…»
«Конечно, Рыбки! — Средний подтвердил.
          Забыли дом родной!»
«Еще какие! — Младший завопил. —
          Гуляют день-деньской!»

И Барсуки на бережок пошли,
     Где ворошат песок ветра,
И в пасти бедных странниц принесли,
          Когда пришла пора,
И голоса откликнулись вдали:
          «Ура, ура, ура!»

— Они все вернутся домой, — проговорил Бруно, сделав небольшую паузу и выжидая, не захочу ли я что-нибудь сказать: видимо, он понимал, что без замечаний здесь не обойтись. Мне ужасно хотелось, чтобы в обществе установилось неписаное правило, по которому, закончив песню, певец должен сам что-нибудь сказать о ней, не ожидая реплик со стороны слушателей. Допустим, молодая особа только что исполнила («с неизъяснимо нежным чувством») знаменитый романс Шелли «Я возник из грез твоих». Насколько лучше и естественней было бы, если бы вместо того, чтобы выслушивать банальные «Браво! Примите нашу благодарность!», молодая леди, надевая перчатки и со страстным волнением произнося слова: «Прижми его к своей груди, не то оно разобьется!» — все еще звучащие у нас в ушах, заметила: «Но она этого не сделала. И оно разбилось…»

— Я так и знала! — негромко добавила она; в этот миг послышался звон разбитого бокала. — Вы держали его как-то странно, боком, и шампанское пролилось! Я уж подумала, что вы задремали! Прошу простить, что мое пение, как оказалось, обладает столь усыпляющим наркотическим действием!

Глава восемнадцатая ЧУДАКИНГ-СТРИТ, 40