Сильвия и Бруно

— Что же мне спеть? — спросила она.

— Не хочешь ли спеть ему колыбельную, которую ты мне когда-то пересказывала? — предложил я. — Ту самую, где происходят всякие забавные вещи. «У маленького человечка было крошечное ружье». Помнишь?

— Да это же одна из песенок Профессора! — воскликнул Бруно. — Мне ужасно нравится этот человечек, а еще — как они кружились: совсем как волчок. — С этими словами он ласково взглянул на пожилого джентльмена, сидевшего на другой стороне того же самого листка папоротника. И тот тотчас запел, подыгрывая себе на чужестранской гитаре, а улитка, на которой он восседал, принялась покачивать рожками в такт мелодии.

Он ростом вышел негусто:
     Просто Карлик — и все дела.
Он грустно взглянул на лангуста,
     Что к чаю Жена принесла.
«Подай мне ружьишко и пульки
     И подковку на счастье дай —
Я Уточку крошке-женульке
          Подстрелю, так и знай!»

Она ружьишко достала,
     Подковку сняла для него
И булочку обещала
     Испечь к возвращенью его.
И он, понапрасну словечки
     Не тратя, побрел невпопад
На берег, где птички у речки
          Так протяжно кричат;

Где Крабик ползет, и Омарчик
     Клешней загребает пески,
Где Дельфинчики и Кальмарчик
     Ныряют наперегонки;
Где мчит Жужелица, как циркачка,
     Где прячется Жаба на дно,
Где Уток гоняет Собачка —
          Там добычи полно!

И он снял ружьишко и вышел
     На берег тихо, как сон —
И вдруг Голоса услышал
     Отовсюду, со всех сторон.
И пели они, и рыдали,
     И смеялись за пятерых,
И стоны тоски и печали
          Слышались в них.

Они вдалеке разносились,
     Скользя по траве и воде,
И, словно волчок, кружились
     В усах его и бороде.
«Отмщенье! Мы жаждем мести!
     Пусть Карлик послушает нас
И с нами оплачет вместе
          Наш печальный рассказ!

Пускай он грезит спросонок,
     Как Бычок на Луну мычит,
На Скрипке играет Котенок
     И Ложка в Тарелке бренчит.
Пускай почтит грустным вздохом
     Паучка, что в стакан забежал
И глупую мисс Неумеху
          До смерти перепугал!

Пускай безумие Лета
     Побольней ужалит его,
И сердце, восторгом задето,
     Задрожит в груди у него.
Пускай его наважденье
     В объятья свои заключит,
И громко, до самозабвенья,
          Песнь Креветок звучит!

Такова уж Уткина доля:
     Утенок молчит — ни бум-бум.
Пускай его на застолье
     Украсят рис и изюм.
На вертеле над камином
     С Судьбой он поспорит пускай!
Он не был нам другом старинным:
          Стреляй же, стреляй!»

Он выстрелил — и замолчали
     Тотчас Голоса над рекой.
И он, не зная печали,
     Добычу отнес домой.
И, слопав все, что Жена в печке
     Успела испечь и сварить,
Он снова отправился к речке —
          Селезня ей подстрелить!

— Кажется, он уснул, — прошептала Сильвия, осторожно поправляя краешек листка фиалки, которым она укрыла братика наподобие одеяла. — Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — подхватил я.

— И впрямь, пора пожелать спокойной ночи! — засмеялась леди Мюриэл, опуская крышку фортепьяно. — Ведь все время, пока я пела, вы преспокойно дремали. Вы хоть помните, о чем я пела, а? — укоризненно спросила она.

— Кажется, что-то такое об утке? — предположил я. — Или о какой-то там птичке, верно? — поправился я, заметив, что, мягко говоря, был не совсем точен.

— О какой-то там птичке? — повторила леди Мюриэл с такой иронией, на которую только была способна. — Нет, вы только послушайте, как он отзывается о «Жаворонке» Шелли! Помните, поэт говорит: «Дух, презревший небыль! Птицам не понять…»