Сильвия

Кажется, никогда еще я не заходил так издалека, и на губах мальчишки появилась насмешливая улыбка, ему, видимо, забавно было удостовериться в моем полном невежестве, а может, показались смешными мои маневры. Но я знал, что в душе он надо мной смеется, хотя и стараясь этого не показывать. Я вытащил из бумажника еще доллар, положил ему в руку. Он разгладил бумажку, перевернул ее, затем, тщательно сложив, спрятал в карман.

— А где этот ваш человек умирает, в Эль-Пасо или в Хуаресе?

— И там, и там — не знаю.

— Ну, не может же он сразу в двух местах умирать, правда, сеньор? Я серьезно вас спрашиваю. Потому что, если в Эль-Пасо, тогда позовут капеллана из полиции или в ближайшую церковь сбегают, если, конечно, не решат: пусть себе подыхает как собака. А вот в Хуаресе на такой случай есть отец Гонсалес.

— Почему именно он?

— Ха! Ну как вам объяснить? Отец Гонсалес — совсем бедный, и прихожане у него совсем бедные, и он такой добрый, не поверите. Говорят, смолоду сам сильно грешил. Разное говорят. Но в таких делах больше обращаться не к кому, он, как это по-вашему говорится? — с сочувствием подходит. Приход у него старый, очень старый, это на Чихуахуа, улица такая есть в Хуаресе. Бедный приход. Туда даже туристы никогда не заглядывают. А вот вам с отцом Гонсалесом непременно надо поговорить по этому вашему делу.

— Непременно, — согласился я.

Глава IV

Саженец дуба, который когда-то воткнули в землю и бросили, выдержал все и вымахал в несколько этажей, так что весь двор был в пестрой тени от его листьев. Лучи вечернего солнца играли на толстых ветвях. Выпирающие толстые корни навевали мысль об упорстве и мудрости. Земля под дубом была выжжена до желтизны, нигде не былиночки, и такого же горчично-желтого цвета были стены миссии. Я сидел на скамье, привалившись к спинке, и слушал доносившиеся звуки вечерней службы. Прохладно тут, так приятно расслабиться. Скамья сколочена из грубо оструганных планок, широкая, прочная скамья, которую сидящие за столько-то лет отполировали до блеска. Я провел по ней рукою — гладкая, прохладная поверхность.

Служба кончилась, священник вышел на крыльцо, прощаясь с прихожанами, — их было немного, человек десять. Старые крестьяне, все больше индейцы — мужчины, женщины, сплошь с узловатыми руками тяжко работающих людей. Каждому священник говорил что-то ласковое, подбадривающее. Он и сам был из индейцев, широкоскулый, до черноты загорелый, все лицо в мелких морщинках. На нем была длинная бесформенная ряса, не догадаешься, пятьдесят ему или все сто.

Честно говоря, к священникам, вообще к духовенству я отношусь без особой симпатии, но этот поп чем-то к себе сразу располагал — и манерой держаться, и исходившей от него добротой. Когда прихожане разошлись, он медленно двинулся ко мне и с легким испанским акцентом сказал:

— Я отец Гонсалес. Вы меня ждете?

Я встал, сказав, что действительно хотел бы с ним побеседовать, и назвал свое имя. Мы пожали друг другу руки — крепкая, мускулистая ладонь, видимо, очень сильный. Усевшись на скамью, он жестом пригласил меня сесть рядом. Минут пять мы молчали, мне хотелось, чтобы он заговорил первым.

— Вот это старое дерево, — наконец, начал он, — дуб, мистер Маклин.

— Понимаю. Замечательное дерево.

— Тут нигде больше дубы не растут. Я не к тому, что у меня какая-то там выдающаяся миссия, нет, самая обыкновенная да и старая к тому же, знавала времена получше нынешних, только давно это было. И все равно все про нее знают, потому что тут это дерево растет, а солнце разукрасит стены лучше любого умельца. Вы ведь не нашей веры, мистер Маклин, верно?

— Нет, другой.

— И вам наша вера не по душе?

— С чего вы взяли?

— Да уж видно, сэр, по тому видно, как вы себя со мною держите. Не верите вы мне. Все думаете: что это за поп мексиканский? Просто стараетесь не судить слишком строго. Я тоже стараюсь, мистер Маклин. Чем старше становлюсь, тем больше стараюсь никого не судить слишком строго.

— Простите, — сказал я. — Меньше всего хотел вас обидеть.

— Ну что вы! — старик улыбнулся; теперь, когда на его лице появилась улыбка, сразу стало видно, как он стар, сколько мудрости таится в этом широкоскулом, плоском лице индейца. — А я разве сказал, что вы меня обидели? Да ничего подобного, наоборот, мне бы, старику, проявить больше обходительности, уж вы, пожалуйста, отнеситесь снисходительно. Ведь душа с другой душой не сразу сближается, да и забываю я, что у вас на родине каждый норовит частоколом от прочих отгородиться. Я, когда с новыми людьми встречаюсь, всегда пробую понять, какая у человека душа, и знаете, мистер Маклин, мне приятно, когда сюда приходят люди из вашей страны. Все равно зачем. Ведь отсюда всего миля до границы, а на самом деле нас разделяет огромная, огромнейшая дистанция.

— Да, ваша правда, — согласился я. — Вы, наверное, все думаете, что это мне от вас потребовалось, отец Гонсалес?

— Ну, вы же сами мне скажете. Не торопитесь, службы сегодня больше не будет. Может, правда, вы сами спешите?

— Нет-нет.

— Ну и хорошо. Вы ужинали?

— Нет. Но спасибо, я не голоден.