Сильвестр

Эдмунд стремительно пересек лужайку и исчез из виду. Сильвестр закрыл окно и подумал, что должен найти мальчишке более жизнерадостного и энергичного учителя, чем преподобный Лофтус Лейборн, старый и довольно дряхлый священник, который, собственно, был духовником матери герцога. Сильвестр считал, что Ианта приняла не самое удачное решение, когда пригласила отца Лофтуса преподавать ему первый урок, но подумал, что не стоит из-за этого провоцировать невестку на скандал. Последнее время леди Генри стала жаловаться, что Эдмунд повадился бегать в конюшни, где мог нахвататься неприличных слов и вульгарных манер. «Черт побери, — подумал Сильвестр, — неужели она рассчитывала, что мальчик станет всю жизнь держаться за мамину юбку?»

Услышав скрип двери, Сильвестр отвернулся от окна. В комнату вошел дворецкий, за ним следовал молодой лакей, который принялся убирать со стола остатки довольно плотного завтрака.

— Я приму мистера Осетта и Пьюси во время обеда, Рис, — распорядился Сильвестр. — Тогда же Чейло и Броу могут принести мне свои книги и журналы. А сейчас я навещу ее светлость. Сообщи Тренту, что я, возможно, могу захотеть… — Он замолчал и посмотрел в окно. — Нет, не стоит! К четырем часам все равно уже стемнеет.

— Какая жалость, что ваша светлость просидит такой прекрасный день в кабинете, — многозначительно проговорил Рис.

— Да, это так, но ничего не поделаешь. — Сильвестр выронил платок, и лакей кинулся поднимать его.

Взяв платок, герцог Салфорд поблагодарил лакея, сопроводив свои слова легкой улыбкой, которая обладала фантастическим очарованием и позволяла избегать жалоб со стороны слуг, какие бы суровые требования он к ним ни предъявлял. Он прекрасно знал силу своей улыбки, так же, как понимал ценность похвалы, высказанной в нужный момент. Герцог посчитал бы себя круглым дураком, если бы не стал пользоваться тем, что давалось ему так легко и стоило так дешево, но имело столь потрясающие результаты.

Сильвестр покинул столовую и направился в главную залу. Любому, кто входил туда, могло бы показаться, что он попал в другой век, так как эта центральная комната была единственным помещением, которое осталось нетронутым со времени основания родового гнезда Рейнов, раскинувшегося на площади в несколько акров. Шероховатые балки, оштукатуренные стены и пол из неровных каменных плит являли странный, но отнюдь не неприятный контраст с элегантностью более современных комнат громадного дома. Винтовая лестница, возведенная еще во времена Тюдоров, вела на опоясывающую залу галерею. По бокам ее, как на страже, стояли два рыцаря в полных доспехах. Стены были увешаны старинным оружием, стекла окон украшены геральдическими эмблемами, а в огромном камине на куче горячего пепла лежали несколько пылающих поленьев. Перед огнем в позе сторожа-наблюдателя расположился темно-каштановый с белыми пятнами спаниель. Заслышав шаги Сильвестра, пес поднял голову, застучал хвостом по полу, а через секунду уже бросился к хозяину, преданно заглядывая ему в глаза. Сильвестр нагнулся и потрепал его по загривку. Спаниель никогда не выражал свой восторг радостным лаем и не прыгал вокруг хозяина в предвкушении прогулки. Камердинер Сильвестра не мог похвастаться тем, что разбирается в деталях хозяйского костюма лучше, чем этот пес. Спаниель, например, знал, что панталоны и ботфорты не предвещали ничего особенно приятного: самое большое, на что он мог сейчас рассчитывать, это на позволение полежать у ног Сильвестра в библиотеке.