Крупнейшие телекомпании просят Самуила Яковлевича читать стихи по-русски. Читает. С присущей ему веселой озорцой тоненьким голосом рубит:
Новые отклики, шум, гам. Так понемногу поэт, приехавший из России, становится лидером фестиваля. Его снова и снова заставляют читать русские переводы. Музыка этих переводов так мелодична и выразительна, так удивительно близка звучанию шотландских оригиналов, что это поражает и шотландских и английских слушателей.
Недаром в финале торжества, после ритуального съедения знаменитого шотландского национального блюда — хаггиса — бараньего желудка, набитого черной кашей, — Самуилу Яковлевичу устраиваются бурные овации, а при исполнении шотландского народного гимна «Олд лонг сайм», который, ритмично покачиваясь и положив руки на плечи друг другу, поют все присутствующие: и знаменитые поэты, и лорды, и случайно оказавшиеся в зале официанты, и принцы, — во время этого почти священнодейственного обряда пожилой коренастый поэт из России оказывается между женой мэра и знаменитой английской киноактрисой, автографы которой оцениваются солидной цифрой с нолями.
Это не было дипломатической вежливостью или вполне понятным в данном случае уважением к возрасту участника фестиваля: были там люди и постарше, обремененные всяческими титулами и званиями. Нет.
Это было, и мы чувствовали все время, проявлением уважения к удивительному таланту Маршака, к его любви к Бёрнсу, к его поразительному умению как бы перевоплощаться в этого гордого, беспокойного, иронически-веселого шотландца, который превыше всех титулов, наград и официальных признаний ставил любовь своего народа.
Вот в эти дни я и познал силу поэзии Маршака, сполна почувствовал глубину идей животворного ленинского интернационализма, заложенного Владимиром Ильичем в фундамент нашей культуры.
Обратно мы возвращались на французском самолете компании «Айр Франс». Нелегкая даже для меня, человека в те дни среднего возраста, поездка отлично завершалась. Даже профессор Елистратова, в силу своего высокого ученого звания, естественно, оценивавшая наши гастроли с самых критических позиций, как мне кажется, была довольна. Мы подлетали к Москве.
Хью Мак-Дермит, с которым во время фестиваля я подружился, сделал мне замечательный подарок. Он подарил знаменитое первое, так называемое «кильман-рокское», издание произведений Бёрнса на старом шотландском языке. Книга эта библиографическая редкость. Где он ее достал, я так и не узнал, но подарил он мне ее с милой дарственной надписью. Подарок был сделан на вечеринке в присутствии шотландских литераторов, в каком-то старом кабачке, размещавшемся в подвале. Все были в прекрасном настроении, и постепенно старая эта книга украсилась всяческими дружескими пожеланиями в адрес советской литературы и нашей страны.
И вот когда на световых табличках уже появилась надпись: «Не курите, пристегнитесь к креслу» и тоненькая, как хлыстик, стюардесса обнесла нас никому не нужными леденчиками, Самуил Яковлевич вдруг снова потряс меня за плечо.
— Эта библиографическая диковинка у вас с собой? Дайте-ка мне ее, голубчик. Они чудесные люди, эти шотландцы, великолепные, я не могу не присоединиться к надписям, которыми они испортили это редкое издание.
Уже плыли под крылом самолета огни Подмосковья, когда Самуил Яковлевич вернул мне книгу. В добавление к шотландским автографам он дописал на третьей странице свой перевод знаменитого бёрнсовского стиха «У которых есть что есть» и задорные стихи собственного, мгновенного сочинения. Вот они:
Книга пошла по рукам пассажиров. Под общий смех, вызванный этим веселым, молодым, озорным стихотворением, мы приземлились на Внуковском аэродроме. И тут на трапе самолета произошло мгновенное обратное перевоплощение. Едва оказавшись в толпе встречавших его лиц, Самуил Яковлевич снова преобразился. Стоял, тяжело опираясь обеими руками на свою палку, покорно давал суетливым дамам окутывать себя кашне, шарфами и слабым, дребезжащим голосом уверял всех, что это просто счастье… случайность… стечение обстоятельств… что он все перенес, выдержал и вернулся на родину живым…