Сильный яд

С журнального столика он взял страницу машинописного текста и передал ее Уимзи. Тот отметил про себя, что текст отпечатан на «Вудстоке». У строчной «р» край был как бы отколот, и прописная «А» немного выбивалась из строки.

— Наверное, мне стоит разъяснить родственные связи между Бойзами и Эркартами, чтобы вы поняли само завещание, — продолжил мистер Эркарт, вернувшись к обеденному столу. — У нас имеется общий предок Джон Хаббард — в начале прошлого столетия это был очень уважаемый банкир. Жил он в Ноттингеме, а банк, что довольно характерно для того времени, представлял собой частное семейное предприятие. У него были три дочери: Джейн, Мэри и Розанна. Девушки получили хорошее образование и со временем стали бы пусть не богатыми, но все-таки наследницами, только вот Хаббард наступил на старые грабли: пускался в необдуманные спекуляции, предоставлял клиентам слишком большую свободу действий и так далее. Банк прогорел, а дочерям Хаббарда не осталось ни пенни. Старшая из сестер, Джейн, вышла за Генри Брауна — школьного учителя, бедного и до отвращения высоконравственного. Их единственная дочь Джулия вышла замуж за преподобного Артура Бойза — это и есть родители Филиппа. Брак второй дочери, Мэри, был чрезвычайно удачен в финансовом отношении, хотя по социальному положению жених стоял ниже ее — Джосайя Эркарт торговал кружевом. Родители сначала восприняли новость как удар, но потом оказалось, что Джосайя очень достойный молодой человек, да к тому же из весьма почтенной семьи, и они примирились с этим браком. Сын Мэри, Чарльз Эркарт, задумал вырваться из низкой торговой среды. Он поступил на службу в адвокатскую контору, где успешно работал и наконец стал одним из партнеров. Это был мой отец, а я унаследовал дело.

Третья же дочь, Розанна, — продолжал мистер Эркарт, — была слеплена из другого теста. Настоящая красавица, она чудесно пела и танцевала, была необычайно привлекательна и избалована. К ужасу родителей, она сбежала из дома и подалась на сцену. Имя ее вымарали из семейной Библии. Девушка оправдала худшие их опасения — сделалась любимицей великосветского Лондона. Под сценическим псевдонимом Креморна Гарден она одерживала одну скандальную победу за другой. И при этом была умна, не какая-нибудь Нелл Гвин.[60] У нее была мертвая хватка. Она брала все: деньги, драгоценности, appartements meubles,[61] лошадей, экипажи и прочее — и все это обращала в капитал. Расточала она исключительно свою благосклонность, считая это разумной платой за все блага, и с этим трудно не согласиться. Я не знал Креморну Гарден в пору ее расцвета, но вплоть до удара, разрушившего ее разум и тело, она сохраняла остатки необыкновенной красоты. По-своему она была очень проницательной старушкой и притом с железной хваткой. Ее цепкие ручки, маленькие и пухлые, никогда ничего не выпускали — разве что в обмен на кругленькую сумму. Вы наверняка знаете этот тип.

Короче говоря, старшая сестра, Джейн, которая вышла за учителя, не пожелала иметь дела с паршивой овцой. Они с мужем оградились со всех сторон своей добродетелью и содрогались, завидев позорное имя Креморны Гарден на афише перед «Олим-пиком» или «Аделфи».[62] Письма они отсылали ей обратно нераспечатанными и даже отказали от дома, но апофеоз наступил, когда Генри Браун попытался выставить ее из церкви на похоронах своей жены.

Мои бабка и дед оказались не такими пуританами. В гости к ней не ходили, домой не приглашали, но время от времени брали ложу на ее спектакли, послали приглашение на свадьбу сына и вообще вели себя вежливо, хотя и отстраненно. Вполне естественно, что Креморна Гарден поддерживала знакомство с моим отцом, а когда пришло время, поручила ему свои дела. Он считал, что собственность есть собственность, каким бы путем она ни приобреталась, и частенько говорил, что если бы адвокаты отказывались управлять «грязными» деньгами, то половине клиентов пришлось бы указывать на дверь.

Пожилая леди ничего не забывала и не прощала. Одно упоминание Браунов и Бойзов приводило ее в бешенство. Поэтому, задумав написать завещание, она внесла в него параграф, который сейчас перед вами. Я обратил ее внимание на то, что ни Филипп Бойз, ни Артур Бойз, в сущности, не имели никакого отношения к ее травле, но старые раны, видимо, не затянулись, так что она и слышать не хотела о Филиппе. Я составил завещание так, как она хотела; откажись я, вместо меня его бы оформил кто-то другой.

Уимзи кивнул и погрузился в чтение завещания, которое было датировано восемью годами ранее. Единственным душеприказчиком назначался Норман Эркарт; кое-что отходило слугам, что-то — театральным благотворительным фондам, а далее говорилось: