ДВЕНАДЦАТИЛЕТНЯЯ ДЕВОЧКА СТАНОВИТСЯ СТУДЕНТКОЙ БЕРКЛИ
Вундеркинд на физфаке
(Из материалов Ассошиэйтед Пресс)
Двор Калифорнийского университета всегда был окрашен в торжественные тона. Но вчера на несколько часов он погрузился в атмосферу подлинной коронации.
В этот день регистрировались первокурсники, и все студенты от мала до велика столпились у входа, мечтая хоть одним глазком глянуть на юную леди, вознамерившуюся вписать новую страницу в историю университета.
По сравнению со зрителями двенадцатилетняя Изабель да Коста держалась куда более собранно, когда шла по огороженной канатами дорожке, специально обустроенной университетской полицией в предвидении ажиотажа по поводу появления самой юной первокурсницы за столетнюю историю этого прославленного вуза.
Сопровождаемая своим отцом, сорокашестилетним физиком-лаборантом, Изабель держалась не по возрасту строго.
Из толпы фотографов, жаждущих подобраться поближе и сделать удачный снимок, неслось: «Посмотри сюда, Изабель!» и «Улыбочку, детка!» — а та невозмутимо прошествовала во двор университета, чтобы зарегистрироваться в списке первокурсников 1988 года…
Парадоксально, но если кто и не спал всю предшествующую ночь, так это был Реймонд. В то время как Изабель, обнявшись с мишкой, мирно посапывала в соседней комнате, он до утра прошагал из угла в угол.
Рей и сам не понимал, с чего он так разволновался.
Но, покопавшись в сокровенных уголках собственной души, он был вынужден смириться с неизбежным. «Уже завтра что-то изменится. Сегодня дочь еще принадлежит мне. Наутро она станет принадлежать всему миру». Почему-то при этом Реймонд забывал о том, что сам повинен в этой шумихе.
Декан Кендалл заранее предвидел определенный ажиотаж и дал журналистам тридцать минут — «ни секунды больше», — чтобы задать юному дарованию свои вопросы.
Без нескольких минут двенадцать Изабель ступила под лучи софитов. Реймонд же, что было для него нехарактерно, остался в тени.
— Мы слышали, вы собираетесь специализироваться в физике, Изабель. Не скажете, почему вы отдали предпочтение именно этой научной дисциплине? — поинтересовалась Натали Роз из «Юнайтед Пресс Интернэшнл».
— Это довольно трудно объяснить, — ответила девочка, заглушаемая треском фотокамер. — Меня всегда тянуло докопаться, как устроен мир. В три года я разобрала часы-кукушку.
Одобрительный смех.
Корреспондент «Нью-Йорк таймс»:
— А как ваши занятия музыкой? Вы планируете играть в университетском оркестре?
Изабель мельком взглянула на отца и ответила:
— Только если мне дадут там солировать. И исполнять «Весну» и «Лето» из «Времен года».
Снова смех. Она всех очаровала.
Появившиеся на другой день статьи были написаны с учетом целевой аудитории. Если более серьезные газеты выдвигали на первый план собранность и ум девочки, то таблоиды прохаживались по той роли, какую в ее жизни играет отец. Аллюзии приводились в духе известного из литературы образа властного демонического гипнотизера Свенгали.
Понятно, что эти чересчур эмоциональные, полные домыслов публикации сильно расстроили Изабель.
— Папа, это нечестно, — чуть не в слезах говорила она. — В одной газетенке тебя даже обозвали «демоническим чревовещателем».
— Не обращай внимания, солнышко, — успокаивал отец. — Мы же с тобой знаем, что это неправда, и не нужно читать все, что понапишут эти журналюги. В их представлении информировать читателя значит открыть публике имя парикмахера, у которого Рейган красит волосы.
Изабель не успокаивалась.
— Пап, я все это понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Все равно меня это огорчает. Неужели ты не мог договориться с деканом Кендаллом, чтобы меня регистрировали в каком-нибудь укромном месте — например, у него в кабинете? Я чувствую себя какой-то обезьянкой в зоопарке Сан-Диего.