Сильнодействующее средство

Те немногие часы общения, которые им выпадали, Сэнди всегда использовал для ненавязчивого приобщения дочери к науке. Он придумал специальную игру — сочинять песни из самых глупых на слух научных слов. Так, чтобы поощрить занятия дочери физикой, Сэнди придумал песенку, которая начиналась строчкой: «Вот если б ты знала СУЗИ», — где «Сузи» было вовсе не девичьим именем, а сокращенным обозначением теории всеобщей симметрии законов природы.

Еще была песенка, в которой зашифровывались другие физические аксиомы. Они придумали свой зверинец из элементарных частиц, куда входили все известные науке компоненты атомного ядра. Это была «Алиса в Стране чудес», только в современном, более технологичном варианте.

Оливия от души хохотала над папиными рассказами в лицах о генах — правшах и левшах, о пальцах у вируса гриппа и приключениях ученых, пытающихся придумать для них перчатки.

— А тебе известно, дочь, что запахи апельсина и лимона различаются благодаря наличию право- и левосторонней формы одной и той же молекулы?

— Вообще-то да.

— Что ты говоришь?

— Ты мне сам в прошлом году об этом рассказывал.

Учение давало свои плоды.

— Пап, угадай, — воскликнула как-то Оливия, едва сойдя с трапа самолета. — Наш преподаватель естествознания уверяет, что у меня талант к химии. Ну как, гордишься мной?

— Я и раньше тобой гордился, радость моя, — ответил Сэнди и мысленно поздравил себя. Он не удержался от того, чтобы не прощупать почву, и добавил: — К тому же у тебя дедушка — нобелевский лауреат.

— Знаю, — фыркнула дочь. — Ты бы слышал, как он о тебе отзывается!

«Вряд ли бы мне это понравилось», — подумал Сэнди.

— Он говорит, что ты самый яркий ученый, которого ему доводилось встречать.

«Ого! — подумал Сэнди. — С этим мерзавцем не соскучишься».

В уголке своей домашней лаборатории Сэнди поставил специальный столик для дочери, которая — благодаря то ли его стараниям, то ли наследственности — поразительно рано стала проявлять тягу к науке. Ее интересовала и личная жизнь отца, хотя здесь ей пришлось проявить деликатность.

Однажды Оливия явилась в лабораторию к отцу с потрепанным киносценарием.

— Пап, тебе надо это прочитать. Именно прочитать!

— А что это?

— Это один из дедушкиных старых сценариев. Он попросил меня дать свою оценку, поскольку хочет его кому-то предложить. Ты помнишь «Фрэнки»?

— Еще бы! — ответил Сэнди. — Монстр из пробирки. Тогда это казалось преждевременным.

— Вот именно, — подхватила дочь. — Но там есть любовная линия.

— Правда?

У Оливии загорелись глаза.

— Если верить деду, в каждом приличном сценарии должна быть любовная линия. — Она помялась и добавила: — Даже у тебя.

Вот оно что. Сэнди только посмеялся про себя.

— То, как Фрэнки ищет себе жену, тебе должно понравиться, — продолжала девочка. — Он тоже создает ее в пробирке. Ну как, интересно?

— В некотором роде, — уклончиво ответил отец. — А почему ты думаешь, что мне надо последовать его примеру?

Оливия мечтательно улыбнулась.

— Потому что не похоже, чтобы ты нашел себе жену, как все обычные люди.

Сэнди был растроган. Дочь чувствовала, что он еще не оправился от предательства и болезненного развода, и считает, что он сможет взять себе в партнерши существо, которое сам и создаст.

Наукой была пропитана и вся школьная жизнь девочки. Оливия и ее ровесники знали, что такое ДНК, девочка была осведомлена о работе по расшифровке человеческого генома и гордилась тем, что свой вклад в этот грандиозный проект вносит и ее отец.

— Пап, скажи, вот вы расшифруете все гены человеческого организма, все сто тысяч — и что? Все болезни будут побеждены?

— Ну, до этого еще очень далеко. Карта местности — еще не средство передвижения. Вот в будущем веке, когда ты сама станешь профессором, сможешь окончательно избавить человечество от болезней.

Про себя Оливия решила, что именно так и поступит.

Выброшенный на свалку голливудских отходов, Сидни Рейвен тем не менее сохранил оптимизм и оставался в плену распространенного мифа о том, что одной удачной картины бывает достаточно, чтобы повернуть фортуну к себе лицом.

Сэнди, естественно, вызвался финансировать новый проект отца, но в старике взыграло самолюбие.

— Нет, сынок, — уперся он, — я, как Синатра, должен всего добиться сам.

Теперь в жизни отца и сына появилась одна общая черта — и тот и другой всеми силами старались доказать Рошель Таубман, что она их недооценила и тем самым совершила большую ошибку.

Поначалу Сидни никак не удавалось найти компанию, которая согласилась бы его взять, пусть даже без оклада, на условиях гипотетического процента с прибыли.

Но он был человек с опытом. В кинематографических кругах то, что он делал, считали халтурой, зато на телевидении ценился такой уровень драматургии достаточно высоко.

Один телебосс, начинавший мальчиком на побегушках в конторе у Сидни, разглядел в старике не до конца реализованные возможности.