Сила меча

Незаметно мы подъехали к огромному, подавляющему своим тяжеловесным величием замку Его Великой Святомудрости. Моё сердце сжалось от болезненного предчувствия, мне опять захотелось попытаться отговорить Олега входить в это страшное место. Но я сдержался. Я знал, что уже никто и ничто не сможет заставить Небесного Посланника свернуть с дороги, которую он выбрал.

Мне оставалось только молиться за него, когда он, спрыгнув с коня, приказал своим сопровождающим ждать его у ворот и один вошёл в эти громадные заранее приоткрытые ворота.

Которые тут же наглухо закрылись за ним.

Ферзевый гамбит

Посланник Олег

Когда забрезжил рассвет, я, постаравшись уничтожить следы своего пребывания в больнице, коротко простился с Максимкой и отправился в путь.

Это путешествие сквозь беспредельный Космос, сквозь Бесконечность, в которой не существует привычных понятий о пространстве и времени, не существует вообще ничего, оказалось совершить в этот раз гораздо проще, чем раньше. Почти не было опустошающего душу леденящего ужаса, безнадёжной тоски и отчаяния. Вернее, всё это было, но мне удалось как бы немного отдалить их от себя, они существовали отдельно, я не позволил себе раствориться в Великой Тьме, я просто шёл сквозь неё, шёл уверенно и быстро.

По пути я прихватил оставленный в Пустоте Максимов меч. Не знаю, как я это сделал. Там у меня не было рук, не было тела, не было вообще ничего, да и самого меча фактически не было. Но я всё же как-то сумел взять его, и когда оказался в той вонючей подземной тюряге, меч был со мной.

Хороший меч, очень хороший. Катана, чересчур, пожалуй, тяжёлая, но прекрасно сбалансированная, поразительно эргономичная. Я, даже не вынимая меч из ножен, почувствовал его как продолжение собственной руки, как самого себя. Увидел внутренним взором каждый сантиметр его сверкающей, отполированной до зеркального блеска серебристо–голубоватой, как будто светящейся изнутри стали, почувствовал его характер и привычки. И мне вдруг показалось, что этот меч живой, что он, как об этом говорят поэтичные японцы, обладает собственной душой.

Разумеется, я тут же, с ходу, прямо в камере, объявил этот меч “Священным Лунным Мечом”, переданным мне в руки лично Максимом. То есть – “Святым Максимом”, как его звали здесь.

Макса, судя по всему, за недолгий срок его отсутствия в этой его Фатамии, успели если не обожествить, то явно сделать как минимум “почётным святым, почётным великомучеником и почётным Папой Римским”. Люди, заходившие в этот тесный, метра два квадратных, не больше, каменный мешок, молились. Они становились на колени и целовали вонючий каменный пол, на котором остались вещи Макса. В камере кроме меня был всего один человек, но из двери, из коридора, заглядывали другие, ожидающие своей очереди.

На меня все они уставились так, что я сразу понял, что все религиозные почести, предназначенные “Святому Максиму”, все немыслимые чувства благоговения армии религиозных фанатиков со сдвинутой крышей расхлёбывать придётся мне.

Ладно, похлебаем, что делать. Изобразим из себя “святого праведника”, другого выхода всё равно нет. Так что придётся поактёрствовать. Перед такой аудиторией, которая не снилась и Алле Пугачёвой. Ведь когда-то мечтал об актёрской славе и почестях. Вот и сбылась мечта идиота…

Из-за какого-то невероятного, слепого везения в момент моего появления в камере там находился Римон – тот самый, которого Максим назначил своим преемником при аресте.

Римон этот оказался очень толковым мужиком, спокойным и несуетливым, умеющим вдумчиво разбираться в том, что происходит, принимать выверенные решения и с железной неумолимостью воплощать их в жизнь. При этом Римон, хотя ему не раз приходилось отдавать очень жестокие приказы, посылать на смерть сотни людей, вовсе не был патологическим садистом. Как раз наоборот. Я потом убедился, что его просто мутить начинает от любой, даже оправданной жестокости.

Как и все в этом мире, он был религиозным, верил в “святость” Макса и, соответственно – в мою, но он не был фанатиком, вовсе не склонен был принимать на ура любую мою глупость только потому, что она исходит от меня. К обожествляемому им Максу и даже к самому Богу Римон тоже относился довольно критично. Так же, как относился бы и к обычным людям – хорошим, но вполне способным на ошибки, даже трагические ошибки. Был в нём здоровый скептицизм, который явно в этом мире считался чудовищной ересью. Но это его нисколько не смущало.

В общем – оказался Римон вполне нормальным мужиком, с которым у меня было очень много общего в характере и в отношении к жизни, с которым вполне можно было иметь дело.

И этот человек фактически стоял на вершине власти в этом мире. И при этом сразу и без колебаний признал мою власть над ним. В то, что я появился здесь благодаря боготворимому им Максу, он не сомневался.