Сила меча

Свет каким-то невероятным образом был одновременно и невидимым, и серебристым, одновременно и обжигал, и холодил, его лучи свободно проникали сквозь тело, просвечивали его насквозь, растворяли и уносили с собой сгустки чего-то багрово–чёрного, очищали от всякой ненужной гадости, напитывали радостной, звенящей силой, спокойствием и уверенностью.

Волшебный свет исходил от Лунного Меча. Точно такого, о котором мне только что напомнил Максим. Это был тот самый Меч, который я в Космосе забрал у Максима и оставил в Пустоте.

И я вспомнил. Вспомнил ту космическую дорогу, во всех деталях и подробностях. Я мог теперь вновь пройти по ней, снова оказаться в холодном сыром подземелье королевского замка. Я помнил эту погружённую в непроглядный мрак узкую каменную клеть, в которой нашёл тогда Макса, помнил так отчётливо и ясно, как не помнил даже свою бывшую квартиру, в которой мы жили с Мариной…

Нога уже почти не болела. Я чувствовал только покалывание в ране, приятное покалывание, как будто миллионы маленьких портных крошечными иголочками торопливо и умело сшивают разорванные пулей ткани. Через сутки, я откуда-то точно это знал, рана уже заживёт полностью, останутся только незаметные рубцы в местах входа и выхода пули.

— Как ты научился этому, малыш?

— Не знаю, Олег Иванович. Правда, не знаю. Как будто всегда умел, только забыл на время, а вот сейчас почему-то вспомнил… Ну, как вы, сможете пройти и мне указать дорогу? Я-то вообще ничего про тот переход не помню, помню только, что держался за вас, а вы куда-то вели…

— Подожди, Максимка, ты что, тоже хочешь со мной? Хочешь опять оказаться в этой Фатамии, из которой и не чаял, как выбраться? Нет, малыш, ты уж лучше оставайся. О маме подумай, что будет с ней, если ты опять исчезнешь.

— Хорошо, – легко согласился Максим, – пока что останусь. Вы только разговаривайте со мной оттуда, ладно? Нет, не бойтесь, не повредит это мне. В меня уже столько всякой гадости вкололи, что я научился недавно уничтожать все эти лекарства в себе, представлять Лунный Меч и сжигать их его свечением. Но врачи ничего не заметили, я им на всякие их приборы выдаю именно те показания, какие и должны быть, если бы лекарства подействовали. Я научился как бы раздваиваться, отделять от себя другого, фальшивого Максима, каким бы я был, если бы позволял и дальше травить себя. А настоящий я – совсем уже другой. Но врачи видят то, что я им показываю, именно фальшивого…

— А ты уверен в этом? Уверен, что они не раскусили давно тебя? Откуда тебе знать все симптомы и признаки, все тонкости, всё, что должно происходить, когда лекарства действуют? Когда бы ты это всё успел выучить? Или ты просто придумываешь?

— Никто меня не раскусил. Это точно. Симптомов я никаких не знаю, да это и не нужно. Тот фальшивый Максим, которого я вместо себя показываю врачам, он… ну, он как бы живёт своей жизнью, с ним всё происходит именно так, как и должно происходить по ихней психиатрической науке. Врачи довольны, им кажется, что они наконец начали разбираться в моей болезни, я научился читать иногда их мысли. А меня настоящего всё это никак не задевает. Я могу давать задания, как бы программировать фальшивого Максима, я ему скажу, что никакой телепатической связи у него с вами нет и не было, и он будет вести себя соответственно. Это правда, Олег Иванович, не сомневайтесь.

— Да я верю, Максимка. Только ты будь осторожен, пожалуйста. Это такие матёрые волки, по сравнению с которыми ты, со всеми своими способностями – просто беззащитный ягнёнок.

— Я знаю. Я и так осторожен. Я хочу выбраться отсюда и никогда больше сюда не попадать, поэтому мне нельзя ошибаться. Но разговоры с вами мне точно не повредят, скорее помогут. Обещаете, что будете иногда со мной разговаривать?

— Обещаю.

— Спасибо. И ещё. Олег Иванович, вы только выслушайте, не отказывайтесь сразу. Я знаю, что вы, когда попадаете в беду, ну, даже не только в беду…, в общем вы никогда не зовёте на помощь своих друзей.

— Звал когда-то…

— Знаю. Моего папу. И он отказался вам помочь. Только через восемнадцать лет вы узнали через меня, что на самом деле это было вовсе не предательство. И поэтому для вас лучше умереть, чем позвать друга на помощь. Потому, что вы боитесь потерять из-за этого дружбу с ним.

— Не только дружбу. Иногда помогать мне просто смертельно опасно. Я боюсь потерять не только дружбу, но и друзей.

— Да, конечно, и это тоже. Вернее, это, наверное, – в первую очередь. Но всё равно, вы не зовёте на помощь. По–моему, это неправильно. Сами то вы на помощь всегда приходите, как бы опасно ни было. А дружба, она должна быть равной, иначе это не дружба. Как бы вы сами отнеслись к тому, если бы ваш друг погиб из-за того, что не захотел позвать вас? Наверное, вам было бы обидно? Вот–вот, именно “мягко говоря”. А сами именно так и делаете. Почему вы решили, что вправе обижать своих друзей? Вы же не считаете, что ваши друзья хуже вас?

— Максим, это нечестно – задавать такие вопросы. Я – такой, какой я есть. Если не устраивает – можешь не дружить.