Сила

Как Рокси в голову взбрело, что ей, калеке, здесь не обрадуются? Как ей вообще стукнуло, что нельзя позволить себе вернуться?

Ее возвращение – праздник. Они говорят:

– Мы так и знали, что ты вернешься, мы видели. Мы знали, что ждем тебя.

Они сгрудились вокруг, трогают ее, спрашивают, где она была, нашла ли под фабрику новое помещение? Война-то близко, солдатки рыщут, что твои ищейки.

Солдатки?

– Военнослужащие ООН, – поясняют они. – Уж сколько раз их со следа сбивали.

– Н-да? – говорит Рокси. – И обошлись без Даррелла, а?

Женщины переглядываются, загадочно приспустив веки. Ирина обхватывает Рокси за плечи. От Ирины чем-то веет – похоже на пот, но гуще и отдает гнильцой, как менструальная кровь. Они тут таскают наркоту – Рокси в курсах, никогда не мешала. Они берут то, что не отправляется на рынок. Уходят в леса и закидываются по выходным, от этого пот у них воняет плесенью. Под ногтями синяя краска.

Ирина крепко обнимает Рокси. Кажись, вот-вот на ручки возьмет. Магда сжимает ей ладонь. Они ведут Рокси к холодильнику, где хранятся горючие химикаты. Открывают. Внутри на холодном столе – куски мяса, свежего и окровавленного. Какой-то миг Рокси не понимает, зачем ей это показывают. А затем понимает.

– Вы что наделали? – говорит она. – Что вы, блядь, наделали?

Рокси находит ее в крови и мясной каше. Свою самость, свое живое сердце, орган, что всю ее напитывал силой. Тонкую гниющую связку волокон. Поперечно-полосатую мышцу, лилово-красную.

Настал день – через трое суток после того, как Даррелл забрал пасму, – когда Рокси поняла, что не умрет. Спазмы поперек груди стихли. В глазах больше не вспыхивало желто-красным. Рокси забинтовалась, ушла в лес – знала там одну хижину – и стала ждать смерти, но на третий день стало ясно, что смерть ее не возьмет.

Она подумала: это потому что мое сердце еще живо. Не во мне, а в нем, но по-прежнему живое. Она подумала: если б оно умерло, я бы поняла.

А она не поняла.

Она прижимает ладонь к ключицам – почувствовать что-нибудь.

И ждет.

Матерь Ева встречает Роксанну Монк с полуночного армейского транспорта на вокзале Бессарабки, города чуть к югу. Могла бы дождаться в замке, но не терпелось увидеть. Рокси Монк похудела, измучена и вымотана. Матерь Ева обнимает ее крепко-крепко, забыв ощупать или опросить своим особым чутьем. Подруга пахнет как прежде – сосновыми иглами и сладким миндалем. Ощущения от нее те же.

Рокси неловко отстраняется. Что-то не так. Пустыми улицами они катят к дворцу, и Рокси почти не раскрывает рта.

– Так ты, значит, теперь президентка?

Алли улыбается:

– Надо было срочно.

Она похлопывает Рокси по руке, и Рокси убирает руку.

– Раз ты вернулась, поговорим о будущем.

Рокси улыбается – натужно, тонкогубо.

В дворцовых апартаментах Матери Евы, когда закрывается последняя дверь и отбывает последний сотрудник, Алли смотрит на подругу озадаченно:

– Я думала, ты умерла.

– Почти.

– Но ты вернулась к жизни. Голос обещал, что ты явишься. Ты – знамение, – продолжает Алли. – Ты – мое знамение, как всегда. Бог мне благоволит.

Рокси отвечает:

– Ну, я даже и не знаю.

Расстегивает три верхние пуговицы на поло и показывает то, что надо увидеть.

И Алли видит.

И Алли понимает, что, вопреки ее надеждам, знамение указывает совершенно не туда.

В последний раз уничтожив мир, Бог поместила знамение в небесах. Лизнула палец и нарисовала в небе дугу, разбросав разноцветье и поставив печать под клятвой о том, что никогда больше не будет на земле потопа.

Алли смотрит на кривой перевернутый лук изогнутого шрама у Рокси поперек груди. Кончиками пальцев осторожно его гладит, и Рокси, хотя и отводит взгляд, разрешает подруге коснуться своей раны. Радуги наоборот.

– Ты была сильнее всех на свете, – говорит Алли, – и даже ты пала.

Рокси отвечает:

– Я не хотела от тебя скрывать.

– И правильно, – говорит Алли. – Я понимаю, что это значит.

Больше никогда – зарок, начертанный в облаках. Такого больше нельзя допустить.

– Слушай, – говорит Рокси, – нам надо побазарить про Север. Про войну. Ты теперь могущественная женщина. – Выдавливает полуулыбку. – Ты всегда шла к цели. Но там очень плохи дела. Я тут подумала. Может, мы с тобой это прекратим.

– Есть лишь один способ это прекратить, – бесстрастно ответствует Матерь Ева.

– Я подумала… не знаю, можно как-нибудь разрулить. Давай я выступлю по телику. Расскажу, что видела, что со мной было.

– А. Да. Покажешь шрам. Расскажешь, что так поступил с тобой твой брат. Тогда гнев их не будет знать границ. И война начнется взаправду.

– Да нет. Я не о том. Нет. Ева. Ты не понимаешь. Там вообще хана. То есть совсем полоумные, сука, дикие религиозные психи убивают детей.

Ева говорит:

– Чтобы все исправить, есть лишь один путь. Немедленно начать войну. Настоящую войну. Войну всех против всех.

Гог и Магог, шепчет голос. Именно так.

Рокси слегка ерзает в кресле. Выкладывает Матери Еве все подчистую – что видела, что с ней делали, что ее вынуждали делать.