Сиятельный

— Трансатлантический кабель — это просто чудо, — рассмеялся иудей. — В Нью-Йорке сейчас самый разгар рабочего дня.

— Тогда не смею вас больше задерживать, — поднялся я из кресла и направился на выход.

Неразговорчивый слуга проводил меня до входной двери, и я отправился в Ньютон-Маркт.

4

Деньги — это зло? Или же все зло из-за денег?

Вопрос спорный. Но знаю одно: не будь я таким скрягой, очень многих проблем в дальнейшем удалось бы избежать. Или, по крайней мере, отсрочить их на неопределенное время. А так, написав рапорт на имя главы сыскной полиции, я поскупился нанять извозчика и отправился домой на паровике, чтобы потом неспешно двинуться вверх по вившейся по склонам Кальварии дороге; с этого все и началось.

Но если начистоту, мне всегда нравилось подниматься на холм именно пешком. Идти по извилистой тропе и смотреть на город; ощущать, как с каждым шагом свежеет воздух и проявляются задавленные городской гарью запахи — ароматы влажной листвы, подстриженной травы, весенних цветов.

Всякий раз создавалось впечатление, будто поднимаюсь из царства мертвых, покидаю не зловонное облако смога, но подземное царство Аида. И понемногу отступали давившие на спину тяжким грузом печали и заботы.

Я словно возвращался в детство.

Только не в этот раз.

Китаец ждал у моста.

Подручный господина Чана подпирал плечом вкопанный в землю столб и демонстративно чистил ногти недоброго вида кинжалом. В своей обтрепанной кепке и великоватом пиджаке он казался сбежавшим с поля пугалом; не знаю, как птиц, а меня его вид напугал едва ли не до икоты.

— Господин Орсо! — улыбнулся костолом безмятежно и радостно, словно невинный ребенок. — Господин Чан недоволен вами!

— Чем на этот раз? — уточнил я и остановился, не доходя до собеседника несколько шагов. Приближаться вплотную к человеку с кинжалом не самая удачная идея, если только вы не оборотень или суккуб.

Ну как тут не вспомнить об Елизавете-Марии? Но она далеко…

Китаец усмехнулся и начал перечислять:

— Долг не погашен в срок. Иудей скупает долги за бесценок. Родной дядя отказался признавать родственником. Потерял работу. Не сможешь вернуть долг.

Я не стал спорить — глупо спорить с проводником чужой воли — и только спросил:

— И что из этого следует?

Костолом рассмеялся и отлип от столба.

— Твой долг не велик по меркам господина Чана, но если дать спуск одному, что остановит других?

— Чего хочет господин Чан? — нахмурился я, левой рукой снимая темные очки.

— Твое ухо, белоглазый, — последнее слово китаец повторил, не скрывая издевки.

Возможность безнаказанно покалечить сиятельного приводила его в восторг.

— Очень неосмотрительно.

— Никто не обманывает господина Чана.

— Никто и не обманывал господина Чана. Он получит свои деньги до последнего сантима.

Китаец кивнул.

— Получит. Но сначала он получит твое ухо.

— Поступить так с полицейским не очень умно, — веско произнес я, глядя на собеседника сверху вниз. Костолом не дотягивал до моего роста две головы, но при этом был быстрым и юрким, словно хорек.

— Ты больше не спрячешься за карточкой фараона, белоглазый, — рассмеялся худощавый головорез и шагнул ко мне. — Не дергайся, и все случится быстро.

Быстро? Я сделал глубокий вдох, дождался, пока отпустит приступ накатившей вдруг злости, и уже потом совершенно спокойным голосом потребовал:

— Стой, где стоишь.

— А то что? — ухмыльнулся китаец, но немедленно замер на полушаге, стоило только возникнуть в моей руке «Церберу». — Не стоит все усложнять, — прошипел он.

— Не стоит, — согласился я.

— Убьешь меня?

Я ничего не ответил, прислушался к шелесту кустов за спиной и предупредил:

— Не остановишь своих мартышек — схлопочешь пулю в живот. Гнить будешь неделю, а то и две. Перитонит, слышал такое слово?

Полной уверенности, что угроза сработает, не было, но талант в очередной раз не подвел, и китаец нервно махнул рукой; шелест кустов стих.

— Ты ответишь за это, белоглазый! — пообещал головорез, которого просто трясло от бешенства.

Он не боялся смерти, его страшило оказаться прикованным к больничной койке. Да и будет ли она, больничная койка? Скорее уж грязный матрац в каком-нибудь опиумном притоне. А только оступись, только выкажи слабость — и люди выстроятся в очередь полюбоваться на твои мучения.

Китаец такой участи для себя не хотел. И мы оба знали, что отвечать мне теперь придется не только за просроченный долг, но и за этот его внезапный страх. Я сунул палец в старую рану и тем нажил себе смертельного врага.

— Брось, — потребовал я.

Головорез откинул кинжал в траву.

— Теперь отойди с дороги.

Китаец послушно освободил проход; на губах его играла презрительная ухмылка. Он твердо намеревался отомстить и знал, что случится это очень и очень скоро.

Я обошел его, продолжая удерживать на прицеле пистолета, уже на мосту развернулся и произнес:

— Передай господин Чану… — а потом замолчал, понимая, что словами ничего не изменить.

— Что передать?

— Ничего, — мотнул я головой. — Он сам все поймет.

И прострелил китайцу колено.