Сигналы Вселенной

Эта новость вызвала бурную радость у экипажа «Луча». Да и не удивительно: любая радиограмма с Земли на Проксиму сейчас путешествует более четырех лет; кому же не хочется, чтобы новости поступали быстрее?

Но радость длилась недолго. Гравитационный передатчик оставался только мечтой. А радиосвязь с Землей все больше затруднялась: в соответствии с увеличением скорости необходимо было непрерывно менять частоту, иначе сигналы не воспринимались бы совсем. Опоздание радиограмм стало уже чувствительным. Очень угнетало путешественников явление, которое хоть и предсказывалось, но все равно было необычным: чем быстрее мчался «Луч» во Вселенной, тем сильнее менялся вид звезд перед кораблем и за ним. Их желтый свет постепенно превращался в оранжевый, потом в красный, темно-фиолетовый. Они сияли все слабее, пока наконец не погасли совсем. Наше Солнце спряталось за черной пеленой, сквозь которую не могло проникнуть человеческое зрение.

Грустно было расставаться с желтой звездочкой, что давала жизнь всей Земле. Она исчезла в темноте вместе с обрамлявшим ее созвездием Андромеды. И цель путешествия — Альфа и Проксима Центавра — утонула в темноте. Только созвездия, видимые в боковых иллюминаторах великана, продолжали весело сиять на небе.

Но там, где человеческий глаз оказывался бессильным, помогла наука. Навратил с Цагеном и Чан-су еще перед вылетом «Луча» сконструировал специальные демодуляторы, делавшие свет видимым.

Внешне это были довольно простые инструменты: две трубки, напоминающие бинокль, прикрепленный к ним крошечный полупроводниковый усилитель и эластичные обручи, которыми ученые закрепляли прибор на голове, чтобы не держать его руками. Такими же устройствами были оснащены и телескопы обсерватории и все другие аппараты, чья работа зависела от света. Экипаж межзвездного корабля не имел права потерять ориентацию ни на мгновение.

Прошло несколько дней, а астронавты все еще не могли привыкнуть к мертвому покою, наступившему после того, как замолчали реакторы. Так же трудно привыкали и к двум большим черным дырам на небе впереди и позади «Луча». Поэтому все чаще после работы экипаж собирался в клубе, чтобы развеять тоску и усталость.

Здесь ученые превращались в артистов. Из Навратила получился неплохой пианист, из Мадараша — виртуоз скрипке и цимбалов. Сначала их исполнение было не очень совершенным: руки в пространстве, лишенном силы тяжести, не хотели слушаться; первые попытки с цимбалами были просто смехотворны. Но прошло немного времени, и в зале раздались зажигательный чардаш и очаровательная полька.

Вскоре Вроцлавский похвастался своими новыми стихами, Цаген — кантатой в честь планеты Икс, а Грубер — фантастическими рисунками. Шайнер очень жалел, что не может рисовать акварелью.

— А вы попробуйте! — коварно предложил Навратил.

— Ладно, попробую, на смех всем, — согласился Шайнер и пошел в свою комнату.

Он вернулся с большой палитрой и несколькими кистями. Открыл выпуклую бутылку и резким движением выплеснул из нее немного воды. Вода сразу же приобрела форму шара и поплыла в воздухе, словно мыльный пузырь.

Как только новоиспеченный художник прикоснулся к ней, она растеклась по всей поверхности кисти и быстро поползла на руку. Пока кисть совершала путь от краски до бумаги, ее щетина стала абсолютно сухой.

— Прошу, не смейтесь! — шутливо сердился Шайнер. — Я еще что-нибудь придумаю и нарисую вам столько акварелей, что и рады не будете!

Песни, смех, шутки, задушевные разговоры о Земле… Все стремились как можно ближе познакомиться друг с другом. Путешествие длинное и далекое, и потому теснее нужно объединить коллектив, крепче должна быть дружба.

— Мне кажется, Ватсон словно избегает нас… — заметила как-то Алена. — За все время полета я только один раз видела его здесь.

— Действительно, вы правы, Алена, — согласился Навратил. — Теперь я припоминаю, что он не приходит в клуб. Когда я хотел поговорить с ним в свободное время, то всегда находил его или в кабинете, или в обсерватории, где он молча наблюдал за работой другой смены.

— Может, он неисправимый отшельник? — предположила Алена.

— Дело не в этом, — возразил Северсон. — Кто был большим отшельником, чем я когда-то? Особенно после пробуждения. А теперь одиночество, наверное, свело бы меня с ума. Разве может существовать на свете человек, который в этой бесконечной ночи не затосковал бы по людскому обществу?.. Как подумаю, что вот сейчас я бы летел здесь совсем один, то даже вздрагиваю от ужаса.

— Ваша правда, Лейф! — задумчиво сказал Навратил. — Почему же тогда он нас избегает?.. Возможно, не может забыть наши былые споры? Или не доверяет нам?

— Возможно, опасается, что мы не доверяем ему! — резко сказал Северсон.

Навратил удивленно посмотрел на него:

— Вы так думаете? Как ему вообще может прийти в голову нечто подобное? Но если так… Нет, я поговорю с ним и прямо спрошу, почему он нас избегает.

Через двадцать четыре часа Навратил пришел в клуб в глубокой задумчивости.