Сидящие у рва

Каххур кивнул, перевел взгляд, и только теперь понял, почему посол сидел так странно. Ног не было совсем.

— С чем же ты пришел в Ортаиб, в землю, принадлежащую великой Империи аххумов?

— Я хочу посмотреть, надо ли брать тебя, начальника, и твой город, в наше подданство.

Каххур пожал плечами:

— Я не понимаю тебя.

— Великий Богда еще не решил, как поступать с хумами, — пояснил посол. — Среди хумов есть великие воины, их он мог бы сделать своими рабами. Но, как я вижу, здесь совсем нет великих воинов.

Лицо Каххура стало наливаться кровью.

— Хочешь сразиться со мной? — угрожающе спросил он.

— Нет, не хочу, — отозвался посол. — Я даю тебе один день.

Завтра, перед закатом солнца, мы выслушаем твой ответ. Если ты не примешь наши условия, ты и твой город будут наказаны.

— И какие же это условия?..

Посол завозился, вытащил пергаментный, истертый и грязный с изнанки свиток.

— Условия обычные. Вот они.

Он подал свиток одному из всадников. Тот принял почтительно, спешился, проворно подбежал к Каххуру и подал свиток.

Каххур помедлил мгновенье, потом внезапно и сильно пнул ногой, целясь в лицо хуссараба, но не попал.

— Собаки! Грязные варвары!.. — зарычал он по-аххумски, наступая конем на воина. — Взять их!.. Нет… Дай мне меч!

Он повернулся, ища глазами ординарца.

— Я сказал — меч!..

И, не дождавшись, наклонился, вырвал свиток из рук отскочившего хуссараба, подлетел к повозке:

— Условия?.. Я забью тебе эти условия в глотку!

Он плюнул на свиток, хлестнул им посла по лицу и швырнул его в повозку.

Посол мигнул, взял свиток, спрятал его на груди.

— Если ты откажешься принять наши условия, — невозмутимо сказал он, — мы возьмем твой город и накажем его.

* * *

Командиры окружили Каххура.

— Опомнись! — вполголоса сказал Арху, командир гарнизона, — Ты хотел зарубить посла, безногого!..

Каххур выругался.

— Это не посол, а шут. Ты слышал, что он сказал?..

— Слышал. Но мы должны выиграть время… Урраг подойдет лишь завтра утром. Отпусти посла, Каххур.

Каххур снова выругался, вытер взмокший лоб и махнул рукой.

Стража, окружившая хуссарабов, опустила оружие. Посол кивнул:

— Я вернусь завтра, перед закатом.

Хлопнул в ладоши. Повозка развернулась.

* * *

Лагерь посольства стоял недалеко, на берегу Алаамбы; две сотни коней, сотня всадников, пол-сотни рабов. Для посла был раскинут роскошный островерхий шатер с развевающимся штандартом на спице; воины расположились на голой земле.

Запалили костры, подвесили над кострами медные котлы.

Дорога на север пролегала неподалеку от берега, и по ней весь остаток дня двигались войска; Каххур отправлял их на север, как бы говоря: мы не боимся вас, смотрите, считайте. В своей ставке, вынесенной за город, Каххур говорил:

— Один аххумский пехотинец стоит трех пеших хуссарабов.

— Но хуссарабы не воюют пешком, — осторожно возражал Арху.

— Хорошо. Тогда один аххумский всадник стоит двух конных хуссарабов!

Глубокой ночью, когда посольский лагерь затих, высокие травы шевельнулись. Стоявшие на страже хуссарабы слишком поздно заметили опасность: из травы поднялись аххумы, вооруженные короткими мечами. Стража успела поднять шум, хуссарабы проснулись, но было поздно. Отряд, ворвавшийся в лагерь, изрубил почти всех; несколько воинов сумело скрыться, пользуясь темнотой и суматохой; а кроме того, был оставлен в живых безногий посол.

Когда посла втащили в шатер, Арху вскочил с потемневшим лицом.

Хуссараб, перевязанный веревками, с заткнутым ртом, обрубком лежал на ковре, кося налитыми кровью глазами.

Любимчик Каххура сотник Этмах отдал честь окровавленной рукой:

— Мы вырезали весь отряд! Только трое или четверо спрятались в прибрежных зарослях. До утра их найдут…

— Что? — вскричал Арху, разворачиваясь к Каххуру. — Ты приказал напасть на посольство?..

— Да! — с вызовом, еще сохраняя на лице ухмылку, ответил Каххур.

— И не сказал об этом мне?

— Зачем? — Каххур пожал плечами. — Это совсем небольшое дело.

К тому же есть такое понятие — военная тайна. На войне, знаешь ли, очень важно бывает хранить тайну не только от врагов, но и от друзей…

— Ты дурак, Каххур! — рявкнул Арху и повернулся к Этмаху. — А ты… Почему ты явился, если еще живы свидетели твоего преступления?.. Ты должен был вырезать всех!..

Этмах потоптался на месте.

— Всего несколько хуссарабов… Их найдут до утра… Должно быть, спрятались в кустах…

Побагровевший Каххур, наконец, вновь обрел дар речи:

— Я мог бы наказать и тебя, Арху… как наказал этого заносчивого калеку…

— Замолчи! — Арху задрожал от ярости. — Ты даже не знаешь, что послов нельзя убивать!..

— Разве его убили?..

— Вот что, Каххур… Я воин, а не ты; мне доверена защита Ортаиба и жизни наших солдат. Я запрещаю тебе командовать и немедля отдам приказ, что будет наказан всякий воин, который послушается приказа гражданского чиновника, а не своего командира. А ты, — он повернулся к Этмаху, — ты будешь разжалован в рядовые, если к утру не отыщешь оставшихся в живых. Понял меня? Беги!

— Я… я… — Каххур привстал на ложе; багровые щеки дрожали, и грудь ходила ходуном. — Я прикажу разорвать тебя колесницами!