Шутки богача

Больше в тот день они про хозяина не вспоминали, а говорили о другом – о детстве, о том, что оба родились в краях дальневосточных, что от острова Хонсю до уссурийской тайги рукой подать, и что, возможно, их поливало одними и теми же ливнями и ветром сушило тоже одним. Но тут Каргин сообразил, что он постарше на пять лет, и стал прикидывать, где обреталось их семейство в тот период, когда младенца Тома еще кормили из бутылочки. В Монголии?.. Или под Абаканом?.. А может, уже в Туркестане, в городе Кушке?.. Про Кушку он помнил, что отучился там четыре года в первой из своих школ, пока отца куда-то не перевели-в Тулу или в Ирбит под Свердловском.

На обратном пути, когда они добрались до озера, Каргин заглянул в пустовавший блок-пост. Проем в полуметровой бетонной стене, три амбразуры, затянутые паутиной, пол в сеточке трещин, светильник у потолка… Строение примыкало к утесу, и здесь к стене был принайтован бронированный шкаф – видимо, с боезапасом и снаряжением. Не найдя ничего любопытного, Каргин хмыкнул и вернулся к дороге.

Четвертое июля, День Независимости, был отмечен подъемом флагов, торжественным ужином, салютом и фейерверком, грянувшим на закате. После все перепились, а Каргин отправился в библиотеку и разыскал увесистый томик японской поэзии в переводах на французский. Но это чтение показалось ему слишком интеллектуальным; сунув книгу обратно в шкаф, он взял “Мартовские иды” Уайлдера, стопку детективов – Дэй Кин, Спиллейн и Макдональд; затем потянулся к “Сказкам южных морей” в темно-синем тисненом переплете, с серебряной шхуной, летящей на всех парусах к далекому, заросшему пальмами острову. Джека Лондона он обожал с детства: в Кушке, в гарнизонной библиотеке, детских книжек не нашлось, зато имелся Лондон в восьми томах, и Каргин прочитал их от корки До корки. Было ему тогда одиннадцать лет.

В середине месяца, за неделю до хозяйских именин, прилетел серебристый “оспрей”, но почему-то без Магуара, Квини, Тауэра и прочих влиятельных отпускников. Возможно, эти персоны, которых хозяин любил и ценил, еще не нашли для него подарка; возможно, задерживались по делам или же в силу иных причин, неведомых Каргину; возможно, намечался еще один рейс, поближе к великой дате. Но их отсутствие было возмещено с лихвой.

Первым из самолета вышел наследный Принц и президент Роберт Генри Паркер, в костюме колониальных времен, пробковом шлеме и темных очках; ни дать, ни взять, сагиб-британец, готовый поохотиться на тигра. За ним шагали полусонный Мэнни и взмокшие пилоты с багажом; один из них тащил знакомый ящик с крупнокалиберными “пушками”. И, наконец, явилась Мэри-Энн, будто королева в тронном зале: рыжие локоны до плеч, алый хитон, расшитый блестками, туфли на высоких каблуках, алмазные серьги и ожерелье. Под утренним солнцем она светилась и сияла как новогодняя елка, доставленная на Иннисфри то ли с некоторым запозданием, то ли с расчетом на неминуемый праздник, который случится месяцев через пять.

"Трезвая, и при параде”, – отметил Каргин, приникший к телескопу. Он поглядел, как вице-мэр и капитан Акоста, встречавшие гостей, целуют ручку Мэри-Энн, ведут ее и Бобби к “кадиллаку” как взвод Сегри берет “на караул”, а лейтенант Гутьеррес открывает дверцы; как грузят багаж и как рассаживается по джипам почетный эскорт; как Мэри-Энн воркует с черноусым Гутьерресом, а Боб, недовольно скривив губы, посматривает на них.

Кортеж тронулся, и Каргин, оторвавшись от телескопа, невесело вздохнул.

Жизнь на Иннисфри была скучноватой, однако не лишенной прелестей – таких, как свежий воздух, не слишком обременительные труды, беседы и прогулки с Томом, книги и даже пиво, приправленное анекдотами Спайдера. Но главным достоинством был, несомненно, покой. Покой, распорядок, отсутствие суеты.

Но, кажется, им наступал конец.

Глава седьмая

Предчувствие не обмануло Каргина. Из троицы гостей самым тихим оказался Мэнни. Вставал он не раньше полудня, но этот акт был чисто символическим и означал, что он перебирается с постели на лежак к бассейну. Здесь, за кипарисовой рощицей, укрывшись в их густых тенях, Мэнни проводил часы от завтрака до обеда, и от обеда до ужина; то ли спал, то ли мечтал с открытыми глазами. Склонность к горизонтальной позе была, вероятно, заложена в нем генетически, как и другие привычки, о коих в приличном обществе не принято упоминать.