Шутка

Чем станет этот мальчик в этом городе? Не превратятся ли со временем все его «я знаю», «я умею», усвоенные уже к четырем годам, в склад абсурдных идей и ненужных знаний, в горечь и жажду реванша, в напыщенную хвастливую болтовню? А в каком возрасте я сам перестал говорить себе «браво!», считать каждое сделанное дело подвигом? Думаю, достаточно поздно. Или вообще не перестал, даже сейчас. Я слишком привязан к своему «я», и привязанность эта с годами не слабеет, а только крепнет – к тому «я», которое на беду сам когда-то выбрал из многих. Как же мы все любим нашего вечного компаньона, маленького болтливого чертенка! Проблемы начинаются, когда мы выводим его в большой мир, чтобы его там полюбили так же, как любим его мы. Но это оказывается невозможным. После бесплодных усилий нас ждет разочарование.

Ученик парикмахера, тринадцатилетний мальчишка, который сметает с пола остриженные волосы клиентов. Помощник механика в авторемонтной мастерской, токарь на заводе «Альфа-Ромео», рабочий на сталелитейном заводе в Баньоли, продавец на рыбном рынке у Порта Капуана. Наемный убийца из каморры, сутенер, боксер, контрабандист, продажный политикан, живущий двойной жизнью, ведущий дела с уголовниками из тюрьмы Поджореале. Выбрать погоню за звонкой монетой, стать миллионером, запугивая честных людей, подкупая, расхищая, опустошая все вокруг. Или стать служащим, который изо дня в день сидит в баре за чашкой кофе с булочкой и жалуется на жизнь, намекая, что мог бы добиться большего, да честность помешала. Или глядеть в окно, ожидая, когда из переулков, с окраин придут толпы отчаявшихся людей, готовых перевернуть мир, – «кто был ничем, тот станет всем», – и прольются реки крови за то, чтобы «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Эти и другие видения возникают сейчас в комнатах моего детства. Мне не нужно, как Брайдону, прибегать к метафоре, говорить о непрочитанном письме, которое, если бы его когда-то прочли, открыло бы нечто неведомое. Я прочел о своей жизни все, что только можно было прочесть, и знаю, что эти призраки похожи на меня. Было бы забавно, если бы они приняли меня самого за призрака и испугались, но этого не происходит. Много лет назад, когда мне было двадцать, я мечтал создать беспощадные, но полные надежды произведения искусства, которые помогли бы победить плохих людей в Неаполе и во всем мире, подняв хороших людей на борьбу с ними. Но этого не случилось. Плохим людям наплевать на искусство, им нужна только власть, все больше и больше власти, они швыряются деньгами и сеют страх, поэтому число непокорных сокращается день ото дня.

20 ноября. Терпеть не могу в разговоре с ребенком называть себя дедушкой. Я не дедушка, я – это я. Не хочу говорить о себе в третьем лице, я – первое лицо. Но так захотела моя дочь, и я подчинился, чтобы не раздражать ее. А может быть, не только поэтому. Мне кажется, что я не должен противопоставлять свое «я» хрупкому, маленькому «я» четырехлетнего ребенка. Лучше уж говорить приторным голосом: дедушка не хочет, дедушке не нравится, дедушка прочтет тебе сказку.

Выслеживая добычу, Брайдон ведет себя как веселый, беззаботный охотник. Вначале он спокоен, уверен, что поймает нечто, в том или ином смысле близкое ему, не сомневается, что обитатель дома похож на него, как близнец. Однако с каждым эпизодом механизм этого сходства все больше разлаживается. Брайдон-европеец и Брайдон-американец, утонченный бонвиван и суровый делец, торгующий недвижимостью, не имеют друг с другом ничего общего. Аномалия побеждает норму, лицо нью-йоркского призрака превращается в расплывчатое пятно, которому Спенсер уже не может придать реальный облик, основанный на сходстве с ним самим. Джеймс не объясняет, как это происходит, он делает иначе – наделяет нью-йоркского Брайдона особой приметой. На одной из рук, которыми призрак закрывает лицо, вместо двух пальцев – обрубки. Что касается Алисы, то ей, по-моему, приходится еще труднее, чем Брайдону. Эта чувствительная душа знает, что в доме встретились две совершенно несовместимые проекции одного человека и проблема в том, как соединить вместе легкомысленного европейца с моноклем и угрюмого американца с обрубленными пальцами. Первый – не такой, как второй, однако Алиса, которой следует решить, на чьей она стороне, хоть и любит Спенсера, но испытывает смутное влечение к призраку. В результате Брайдон начинает ревновать ее к этому ничто, выдававшему себя за него, но оказавшемуся не им, хотя, возможно, оно могло бы поступить иначе. Нет, мне не кажется, что у рассказа хороший конец. А ведь существует неистребимый предрассудок, который гласит: в финале каждой истории герои должны прыгать от радости.

Я думаю о Бетте и Саверио. Какое мне дело до Спенсера и Алисы, сейчас я рисую своего зятя и свою дочь. И еще эту женщину, Салли. Она рада поболтать со мной, чтобы отдохнуть от работы, а я хочу понравиться ей, ведь я должен быть уверен, что смогу рассчитывать на ее помощь. Из разговора я понял, что о неладах Бетты и Саверио она знает больше меня.