Шутка

– Да, – согласился я. И объяснил ему, что он зря обиделся, что это был комплимент, означавший: для своих лет ты очень смышленый и многое умеешь. Затем я положил альбом на письменный стол и спросил, где фотография, которую он хотел мне показать. Я прекрасно знал этот альбом, в нем были семейные фото моей матери, потом к ним добавились фото моей жены, а после ее смерти – семейные фото Бетты.

Марио перелистал альбом с видом знатока и показал мне снимок, на котором я был запечатлен с матерью и братьями. Я совсем забыл о нем – наверно, я всегда смотрел на него холодно и отстраненно, так как считал, что все происходившее со мной в отрочестве было навязано мне против воли. Это фото, по-видимому, сделал мой отец: он смотрел на нас, сидя в машине, а мы смотрели на него. Мама и братья улыбались, а я – нет. Сколько мне было тогда – двенадцать, тринадцать? Собственное лицо показалось мне отвратительным – длинное, узкое, с расплывчатыми чертами, словно у незавершенной статуи. Время пощадило снимок, ни один миллиметр на нем не потускнел – кроме моего изображения. Впрочем, возможно, это был дефект экспозиции, от которого пострадал только мой силуэт. У меня не было ни носа, ни рта, глаза были спрятаны под надбровными дугами, волосы растворились в белизне облачного неба. Это мгновение, зафиксированное объективом, вызвало у меня только одну ассоциацию – с той ненавистью, которую я тогда испытывал к отцу. Я ненавидел его за то, что он был игрок, за то, что он не умел с достоинством переносить нищету, за его неизбывную злобу, которую он срывал на нашей матери и на нас, когда ему нечего было поставить на карту. Я вновь ощутил эту ненависть – и сейчас она была мне противна.

– Видишь теперь, что это ты? – спросил Марио.

– Ничего подобного.

Он положил рисунок рядом с фотографией.

– Не ври, дедушка, это ты.

– Я не был таким, просто фотография плохая.

– Но ты же себя таким нарисовал, вот, посмотри. Ты здесь очень некрасивый.

Я вздрогнул:

– Да, так и есть, но с твоей стороны было нехорошо говорить мне об этом.

– А папа говорит, что надо всегда говорить правду.

Я подумал, наверно, это Саверио сказал ему, что я некрасивый, и не только на этом снимке, но, возможно, и в жизни. Чтобы люди симпатизировали друг другу, их телесные оболочки, эти частицы природы, должны иметь в себе нечто схожее, а мы с зятем не чувствовали никакого сходства между нами. Опять я услышал крики, удары выбивалки по ковру стали громче. Я посмотрел на фасад дома напротив: там никто не скандалил, не выбивал ковер. Я сказал:

– Дедушка не только очень некрасивый, дедушка еще и немножко глухой. Ты слышишь, как кто-то кричит?

Марио ответил, закрывая альбом:

– Да, это Салли.

– А почему ты раньше не сказал?

– Чтобы не мешать тебе.

Я подергал себя за мочку правого уха, мне казалось, что от этого я лучше слышу. Крики доносились из комнаты, где спали я и Марио; я пошел посмотреть, что там происходит, а Марио последовал за мной с таким видом, словно ему уже все известно. Салли стояла на балконе за закрытой дверью. Она стучала ладонью по стеклу и кричала: «Марио! Дедушка!» – но дверь была двойная, и через два стекла ее крики невозможно было расслышать даже в этой комнате, не говоря уже о других. Я вспомнил предупреждение Бетты: дверь на балкон – одностворчатая, выкрашенная белой лаковой краской, – плохо закрывается и открывается. Я с досадой подумал: издатель, Марио, Салли, – ну как тут сосредоточиться на работе? Эта женщина должна была заботиться обо мне и ребенке, а вместо этого я должен терять время из-за ее непредусмотрительности. Она распахнула настежь все окна в квартире, а потом вышла на балкон, не сообразив, что балконная дверь захлопнется от сквозняка. И теперь стояла там и отчаянно звала на помощь.

– Не надо стучать по стеклу, – сказал я, – мы уже пришли.

– Я уже полчаса не могу вас дозваться!

– Не преувеличивайте.

– Вы что, плохо слышите?

– Да, я немного глуховат.

– Знаете, как открыть эту дверь?

– Нет.

– Синьор Саверио не объяснил вам?

– Нет.

Салли неприлично выругалась и в сотый раз хлопнула ладонью по стеклу. Я подумал, что сейчас и она, и я чувствуем примерно одно и то же – злимся оттого, что теряем время по вине другого человека, и это неожиданно сблизило меня с ней. А вот Марио меня раздражал – он готов был любую ситуацию превратить в игру.

– Я не знаю, дедушка, как она открывается.

Не отвечая ему, я спросил Салли:

– А вы не можете открыть ее снаружи?

– Если бы могла, не стала бы звать тебя. Снаружи на ней нет ручки.

– Но почему?

– Не могу тебе сказать почему, синьор Саверио купил ее такой. А изнутри надо просто сильно дернуть ручку вверх, потом потянуть вниз – и дверь откроется.

Марио вмешался:

– Ты понял, дедушка? Дергаешь сюда, потом поворачиваешь вот так.

И очень точно показал руками, что надо сделать, а я почти безотчетно повторил его движения.

– Да, вот так, – похвалил он меня. – Давай я возьму стул и помогу тебе!

– Сам справлюсь.

Я попробовал сделать, как он сказал, но дверь не открылась.

– Дергай сильнее, тут нужна папина сила.

– Папа молодой, а я старый.