Шут и трубадур

Любопытство в глазах Роберта Льва сменилось задумчивостью, задумчивость — озорством. Он выпустил свою бороду и обернулся к терпеливо ожидающим спутникам. Те давно уже привыкли к меняющимся через каждые пять минут настроениям графа и преданно таращились на него, как мальчишки — на своего вожака, признанного задиру и буяна.

— Эй, — негромко проговорил Роберт Лев. — А что, если мы сейчас подшутим над этим ленивцем? Гей, спустите собак! — крикнул он слугам.

И, наверное, шутка закончилась бы плохо для того, над кем собирались подшутить, если бы не вмешался барон Ильм, которому судьба словно предназначила сегодня перечить графу.

— Подождите! — сказал он. — Шутка вряд ли выйдет удачной. Вы знаете, кто это такой?

— Мне плевать, кто он! — заорал граф, сразу переходя от невинного озорства к лютой ярости. — Пусть бы это был сам римский папа или Святой Жорж! И шутки всегда бывают удачны, если шучу я!

Ближайшие к графу люди торопливо тронули коней, освобождая место для возможного поединка… Но хладнокровного северянина трудно было смутить такими выкриками, он попросту договорил то, что хотел сказать:

— Это Кристиан Рэндери, трубадур.

— Рыцарь Рэндери? — переспросил Роберт Лев. — Рыцарь Фата-Морганы? Уберите собак!

Кругом громко загомонили, потому что имя странствующего рыцаря и трубадура Кристиана Рэндери, влюбленного в фею Фата-Моргану, было так же известно повсюду, как и имя Роберта Льва.

У Кристиана Рэндери не было даже крошечного домена, и он жил по всем законам странствующего рыцарства, взбивая дорожную пыль во всех концах страны, но его подвиги были равны подвигам славнейших воинов христианского мира. Многие знатные и богатые владыки желали бы видеть Рэндери своим вассалом, но он предпочитал служить своему мечу и даме своего сердца, которую прославлял песнями столь же знаменитыми, как и его победы. Наверняка не одна прекрасная донна чувствовала горькую обиду на строптивого трубадура, предпочитающего воспевать какой-то несуществующий заоблачный мираж, тогда когда на земле есть столько реальных существ, достойных песен и поклонения… Однако ради своей несуществующей дамы рыцарь Рэндери мог наворотить таких дел, что в душах у многих поселялось сомнение: может, фея Фата-Моргана куда более осязаемое существо, чем это могло показаться? И рыцари зачастую предпочитали согласиться с осязаемостью миража, чтобы не убедиться в осязаемости меча влюбленного рыцаря.

Дамы же сходились на том, что если фея Фата-Моргана существует, она, конечно же, отвечает полной благосклонностью своему рыцарю — да и как может быть иначе? Ни одна женщина, призрачная или живая, не смогла бы устоять перед песнями, которые рыцарь Рэндери слагал в честь заоблачной феи Фата-Морганы!

Вот этот знаменитый рыцарь и трубадур и приближался сейчас к Роберту Льву и его отряду.

Роберт Лев отказался от намерения пошутить вовсе не из почтения к боевой славе Кристиана Рэндери — на это он просто не был способен, для него не существовало другой боевой славы, кроме своей собственной, — и лишь отчасти из почтения к его славе трубадура. Просто, судя по всему, у графа опять появилась какая-то шальная идея, и он нетерпеливо привстал на стременах, вглядываясь в этот неожиданный подарок неизменно благосклонной к нему судьбы.

За сто шагов до живописной компании Роберта Льва Кристиан Рэндери проснулся так же внезапно, как, должно быть, и заснул, поднял голову — и увидел преградивший дорогу отряд.

Кишащую в зыбком тумане мешанину из людей, собак и лошадей нетрудно было принять за участников Дикой Охоты, но рыцарь не выказал ни удивления, ни замешательства, ни тревоги. Он лишь положил один палец закованной в железную перчатку руки на рукоять меча и продолжал свой путь так же неторопливо и размеренно, как и прежде, не понукая и не придерживая лошадь.

Роберт Лев отделился от своего отряда и поехал ему навстречу.

Они сближались, как два петуха, внимательно оглядывая друг друга с одинаково непроницаемым и гордым видом — только за спиной у Роберта Льва было пятьдесят всадников и свора в двадцать собак, а за спиной у странствующего рыцаря — лишь чистая пустая дорога, но это его как будто вовсе не волновало. Трубадур смотрел только на Роберта Льва и ждал, когда тот по праву хозяина первым поприветствует его или первым обнажит меч.

Роберт Лев подъехал на десять шагов и остановился.

— Я граф Эйлинбургский! — зычно крикнул он. — Назови свое имя!

— Я рыцарь Рэндери! — крикнул в ответ странствующий рыцарь, тоже остановив коня.

Они обменялись последним взглядом, за которым обычно следует или дружеское приветствие, или вызов — и даже собаки примолкли, словно ощутив важность момента.

Роберт Лев с интересом разглядывал знаменитого трубадура, рыцаря Фата-Морганы, с которым его прежде не сводила судьба — и с удивлением видел отнюдь не бледного мечтателя, каким полагалось бы быть чудаку, влюбленному в заоблачную фею.