Шут

Ознакомившись с ней, мы сперва удивились ее банальности. Потом с горечью подумали: вот ведь как несправедливо иногда случается в жизни. Казалось бы, такая волевая и осторожная натура, как Шут, который близких друзей к себе не подпускал, «рвал все веревки», боясь ущемить свою независимость, с Учителем, перед которым преклонялся, лишь иногда позволял себе забывать о том, что он Шут, и чуть ли не упрекал себя за это. А тут вдруг попался на крючок к самовлюбленной девице, поспорившей на него с подружками. Ну почему так, друзья?! Почему сильные и умные люди сплошь и рядом гордую свою независимость приносят в жертву глупейшим капризам, цельность духовную разменивают на мелкую монету житейской суеты? Почему такие горькие плоды приносит иногда любовь — это самое прекрасное чувство человеческое?!

Подобным патетическим восклицанием мы готовы были заключить настоящую главу, но в последний момент внимание наше было привлечено несколькими, на первый взгляд пустяковыми, несообразностями в «Дневнике Шута».

Ну, скажем, такая деталь: в «Дневнике» мы читаем, что, посетив Шута у него на квартире и прослушав его песни, Ира направилась к своей подружке и там, развалясь в кресле, с улыбочкой на губах рассказывала:

«Он ненормальный какой-то. Целых три часа просидела с ним в пустой квартире, а он даже за руку меня ни разу не взял. Пел мне какие-то песенки, по-моему, собственного сочинения. Тоска смертная, чуть не заснула» (т. 18, с. 410).

Во-первых, откуда Шуту в таких подробностях известно, что Ира рассказывала своей подружке? Если со слов этой самой подружки, то где у Шута гарантия, что его не обманули, намеренно выставив Иру в дурном свете и приписав ей то, чего она никогда не говорила? Неожидан и пренебрежительный отзыв Иры о песнях Шута, поскольку многими страницами ранее Шут пишет: «Шут играл ей, а она слушала как завороженная. Они были под стать друг другу своим умением: Шут умением играть, а она умением слушать» (т. 16, с. 380).

Заинтересовавшись, мы подвергли «Дневник Шута» более пристальному анализу и обнаружили накладки посерьезнее. Так, автор «Дневника» утверждает, что, влюбившись в Иру Богданову, Шут, дескать, стал настолько беззащитным, что даже Барахолкин осмелился подтрунивать над ним. В это, честно говоря, трудно поверить, хотя бы потому, что в той же самой части «Дневника», в которой описывается «лисье наваждение», Шут сообщает о довольно-таки агрессивном «шутэне», примененном им к одному из своих одноклассников. За что? А за то, что, случайно встретив на улице Шута вместе с Ирой, он, видите ли, придал своему лицу «непочтительное выражение»! Сообщение это, впрочем, было зачеркнуто Шутом; незачеркнутыми остались лишь некоторые элементы «шутэна», вероятно особо дорогие сердцу автора «Дневника».

А вот еще одна запись, впоследствии также зачеркнутая:

«Она требовала от Шута невозможного. Она говорила: „Вот звезды, смотри на них, они теплые“. Шут смотрел на них и ежился от холода — ведь истинный свет всегда холоден… Она говорила: „Вот цветы, понюхай, они чудесно пахнут“. Шут нюхал цветы и морщился — ведь по-настоящему прекрасные цветы вырастают лишь у того садовника, который не жалеет на них удобрений… Она говорила: „Вот люди, люби их, они добрые“. Шут любил их и страдал от их жестокости… Шут улыбался ее неопытности, а она грустила. Она была подобна человеку, стоящему у входа в город, но не замечающему ни городских ворот, ни самого города» (т. 17, с. 391).

Можно лишь догадываться, о чем шла речь на самом деле. Ира, вероятно, стремилась смягчить характер Шута, сделать его более уживчивым и открытым. Именно «опытность» Шута, которой он так гордился, пугала Иру. Странным, должно быть, ей казался этот опыт — слышать в аромате цветов запах гнили…

Но повторяем — это пока лишь наши собственные домыслы.

Как бы то ни было, запись оказалась зачеркнутой, а вместо нее в следующей тетради «Дневника» Шут написал: