Шунь и Шунечка

“Да, многому тебя Николаев научил! Вплоть до фразеологических оборотов”, — неприязненно подумал Очкасов.

— Не надо, брат Асан! Крабы так крабы, иваси так иваси. Пролоббирую я тебе краболов. Не сердись только, не напрягай меня понапрасну, а не то я тебе кран перекрою. А без моего газа кто ж к тебе в секту пойдет? Японцы-то не дураки, — выставил русскую защиту Очкасов.

— Хорошо, что у вас всегда можно договориться.

— Вот-вот, в этом-то и проблема, — задумчиво произнес государственный деятель, но думе своей развития не обозначил. — Только и у меня к тебе просьба имеется.

— Опять насчет девок, что ли? Предоставлю я тебе своих активисток. Глаза немного от газа пучат, но других недостатков у них не имеется. Все как одна — в кимоно с сезонным рисуночком, подмахивают грамотно, на личном опыте не раз убеждался. Тебе, наверное, алый клен больше по нраву?

— Да не насчет девок я, а насчет парнишки. Мы с ним в одной гостинице остановились. Взял бы ты его в заложники, что ли. Только без членовредительства, мне он неделимым нужен. А для клена пока что рано, еще не осень, подожду, — обнаружил Очкасов знание местных природных реалий.

— Это с твоей стороны не просьба, а просьбишка. Денег не надо, я тебе тоже какой-нибудь бартер выдумаю, это будет мой презент от нашей организации вашей организации. Компенсация, так сказать, за причиненную тебе жару. По рукам?

“Все-таки есть в нем что-то от джентльмена в японском понимании этого термина”, — подумал Очкасов и с готовностью протянул пропотевшую насквозь ладонь. Говоря “по рукам”, Асанума имел в виду лингвистический, а не физиологический аспект поведения. Несмотря на международную выучку, он все равно никак не мог привыкнуть к этому малогигиеничному обычаю белых варваров. Но ладонь все-таки пожал.

— Учти, я тебя не спрашиваю, зачем тебе это надо. Знание — это, конечно, сила, но и чужого мне тоже не требуется. Своим по горло сыт. Кстати, а зачем тебе парнишка понадобился?

— Зачем, зачем… Много будешь знать — скоро состаришься. Это тебе надо? Ты ведь своим сектантам вечно жить обещался.

Возразить Асануме было нечего.

Вопросы были порешены, но для завершенности эпизода чего-то не хватало.

— Может, хоть часы сверим? — робко попросил Очкасов и взглянул на циферблат “Патек Филипп” в мелких бриллиантиках. За засаленным рукавом Асанумы обнаружился простенький хронометр “Сэйко”.

— Ты бы стрелки на японское время перевел, а то как-то неудобно получается. Так ведь можно и свой звездный час проспать, — назидательно произнес преподобный.

После сказанного он затарился в свой бронированный “ниссан”, замаскированный под малолитражную “тойоту”, погрузив берцовые кости в обтекающее чресла сиденье. “Тойота” плавно тронулась, медленно завоевывая пространство. “Да, патриот, мне б его заботы, — подумал Очкасов. — На автомобилях отечественной сборки нынче только японцы разъезжают, к роскоши не привыкли, с ветерком не ездят, красиво жить не умеют, все-таки не нам ровня”. Он посмотрел на часы. Высказанная им мысль заняла ровно тридцать секунд. А это означало, что он заработал 643 доллара. На большую сумму его мысли не хватило. В глазах Очкасова мелькнул валютный блеск. Но никто его не увидел.

Похищение

— В Гион! В Гион! — с чувством произнес Очкасов за завтраком. — Это не просто черная точка на городской карте, а необыкновенное чудо! Там суси жрут, там гейши бродят! — сымпровизировал он.

Очкасов ни на минуту не забывал, зачем они прилетели сюда. Чувство гордости за хорошее знание русской классической литературы также не покидало его.

Богдан немедленно процитировал:

“В отзвуке колоколов, оглашавших пределы Гиона,
Бренность деяний земных обрела непреложность закона.
Разом поблекла листва на деревьях сяра в час успенья —
Неотвратимо грядет увяданье, сменяя цветенье.
Так же недолог был век закосневших во зле и гордыне —
Снам быстротечных ночей уподобились многие ныне.
Сколько могучих владык, беспощадных, не ведавших страха,
Ныне ушло без следа — горстка ветром влекомого праха!”

Наследственность и неплохие отметки в школе с углубленным изучением дальневосточных премудростей благоприятно сказывались на кругозоре Богдана.

— Перевод Александра Аркадьевича Долина, — добавил он, уважая знание иностранных языков. В свое время он посещал факультатив по японскому, так что мог кое-как определиться на местности, но для серьезного разговора пятерки в аттестате явно не хватало. Потому беседовать приходилось по преимуществу с Очкасовым. Даже на явно завышенные для того темы.

— Да, грустное стихотворение. А что это за сяра такая? — неприязненно спросил Очкасов.