Шунь и Шунечка

Тункинская долина встретила зноем и запахом коровьих лепешек. “Наконец-то!” — воскликнула Василиса. Мелкие смирные коровы бродили между домами и заглядывали друг другу в мутные от жары глаза. Овцы не спеша переходили с места на место, оставляя после себя плоскую неживую степь. Ни деревца, ни куста — вечная мерзлота в лопатном штыке от раскаленной поверхности. Края неширокой степи загибались таежными горами. И только в одном месте зияла проплешина. “Давным-давно, когда не было еще ни бурятов, ни русских, ни французов, ни бразильцев, сошлись здесь два быка. Один пегий, другой пестрый. Крепко бодались, много крови понавытекло, вот она тайгу и выела”, — молвила Василиса и отправилась выхаживать мать. Ее дом стоял с видом на реку Иркут. Московская жизнь казалась абсурдом. На здании школы висела гранитная мемориальная доска с золотыми буквами: “Никогда не забудем выпускников нашей школы Цибудеева и Цыдынжапова, погибших в волнах Атлантического океана при выполнении боевого задания”. К Шуню подошел юноша незапоминающейся наружности.

— Слышал? У нас здесь русалка завелась. Смотри, как бы не утащила.

Несет свои бредни река.
Бреду за коровами бродом.
Кто следом?

Московская жизнь казалась абсурдом, здешняя подчинялась местному бреду. Что ты здесь скажешь, что ты здесь попишешь?..

Жгучее солнце…
Пропоровшая небо
гребенка Саянских гольцов,
где бык пегий сошелся
с пестрым. Вытоптанное пятно —
кровь, выжегшая тайгу.
Плоские, как земля, лица
бурят, по которым Иркут
прошелся алмазным резцом.

В этом Иркуте Шунь ничего особенного, за исключением хариуса, не обнаружил. А так — река как река, он таких много видел. Лена ему часто говорила совсем про другую — Кындыргу. “Если судьба тебя туда забросит, обязательно искупайся, вода там молодильная”, — мечтала она.

Со сбивающимся дыханием Шунь полез в гору. Запинаясь о корни, перепрыгивая с камня камень, он поднимался по руслу все выше и выше. Его обдавало ледяными брызгами и едкой радиацией, кожа горела. Он поднимался, но снежник, из которого вытекала река, не становился ближе. Кындырга совершила очередной изгиб, раздвоилась. В главном русле вода бешено понеслась вниз, в рукаве — застыла в беломраморной ванне, глубину которой Шунь оценил приблизительно в метр. Он скинул одежду, прыгнул “солдатиком” — и не достал дна. Ледяными тисками сдавило грудь, Шуня вытолкнуло наружу. Теперь он прыгнул с разбегу “рыбкой”, пошел глубже. Дна все равно не достал, но увидел на дне самоцветную физическую карту мира и огневую точку на ней. Вынырнув, он зажмурился от палящего света и бросился на камни, облитые раскаленным желтком. Карта стояла перед глазами, координаты огневой точки были понятны ему. “Там мое место!” — подумал Шунь. Защемило сердце — то ли от предчувствий, то ли от разницы температур. Зато тело приобрело упругость и цель. Шунь ощущал себя то ли идущим на нерест лососем, то ли перелетной птицей, которой настала пора возвращаться в пункт приписки. Налетела туча, распорола небо молния, забилась в черные скалы вода.

Бьется белая вода снегов
о черные скалы бубна —
рыбе не выплыть.
Навалились тучи
на крутые берега —
птице не взлететь.
Кто пришел сюда —
не вернется.
Отдай мое сердце,
Кындырга,
оставь себе небо.

Поскольку в этом стихотворении ничего не говорилось про огневую точку, Шуню пришлось дополнить его:

Удар кремня о кремень —
посыпались звездные искры.
Лишь одна догорела до дна.

Когда Шунь на своих стертых ногах прибрел обратно в село, к нему подкатился тункинский шаман. Его лицо было иссечено морщинами и напоминало местный рельеф: с крутых скул струились горные ручьи, наполненные потом. “Водка есть?” — привычно и чисто вывели сизые губы.

— Нет, — честно ответил Шунь.

— Ну и не надо. Тогда я тебя сам угощу.

Шаман раскинул цветастую самобранку, на которой устроилась початая бутылка, заветренные яйца барана, свежий хлеб. Угощая своих духов, шаман побрызгал с пальцев водкой по сторонам света.

— Обязательно яйцом закуси, почетному гостю положено.

Шунь обжег внутренности теплой гнусной жидкостью. Холодное мясо застревало между зубами.

— А где ваш лама? Мне про него бывшая жена рассказывала. Бритый такой, говорит, толстый такой, говорит, девок портит, говорит.