Шулер с бубновым тузом

Проскочившее в ее речи название французской разменной монеты только утвердило меня во мнении, что настоящее и прошлое перемешались в ее больном сознании, факты и события перепутались. Она говорила не о себе — о той, другой Жанне, которая внезапно просыпалась в ней. Или это Анна Ремизова была кем-то другим. А Жанна как раз являлась основной личностью.

Читая о стигматах, я наткнулся на рассуждения мэтров психиатрии о феноменах человеческого воображения, которое практически не изучено. Этот бездонный океан образов способен вызывать непредсказуемые последствия. Похоже, шрам на теле Анны проявлялся во время ее «перевоплощения» в Жанну де Ламотт. В такие минуты она чувствовала и ощущала то, что чувствовала и ощущала Жанна на Гревской площади.

Но в этом случае она могла бы «вспомнить и пережить» и все остальное. Побег из тюрьмы, к примеру… или продажу ожерелья. Если оно было продано! А если нет, то Жанна могла бы указать место, где находятся шестьсот двадцать девять бриллиантов.

Эта мысль захватила меня. Я взял ее руку в свою и проникновенно произнес:

— Жанна, куда ты дела камни?

— Что? — нервно дернулась она. — Какие камни?

Ее лицо исказила судорога, губы перекосились, кровь отхлынула от щек. Я изо всех сил старался не поддаться жалости.

— Камни из ожерелья…

Ее глаза вспыхнули бесовским огнем.

— Камни! Камни! — взвизгнула она, вырываясь. — Будь они прокляты! Будьте вы все прокляты! Я добыла их для вас… а вы предали меня. Все предали! Даже Калиостро! Даже Джо, который уверял, что любит меня…

— Поэтому ты убила его? Из мести, да?

— Ах, ты… ублюдок! Пусти… Пусти же!

Я не ослабил хватки, и она забилась в моих руках, как могла бы биться та Жанна в руках палача. Теперь я был ее палачом. Во всяком случае, я ощущал себя им, и в моем сердце шевельнулось чувство вины. Я истязал ее не плетью и раскаленным железом, а словами и действиями. Но кто сказал, что это не больно?..

— Прости, — пробормотал я, не выпуская ее из своих не братских объятий. — Может, тебе стоит сбросить этот груз? Избавиться от камней… и обрести свободу?

Она уставилась на меня синими, как два сапфира, очами. Ее зрачки расширились, и смертельный холод прокатился по моим членам. Анна смотрела на меня, но видела на моем месте другого человека.

— Ты? — изумленно вскинулась она. — Ты пришел, чтобы помочь мне бежать? Из этих застенков вырваться невозможно…

У нее начался бред, поднялась температура. Она вообразила, что находится в тюрьме, и я являюсь ее избавителем. Она колебалась, удастся ли побег, и страшилась новых страданий в случае, если я не смогу вытащить ее из заключения. Речь Анны стала бессвязной, и я смог разобрать лишь некоторые фразы и отдельные слова. Она обвиняла Калиостро… сетовала на судьбу… проклинала иезуитов и какого-то Николя, который скрылся и бросил ее…

Я с трудом догадался, что она имеет в виду своего мужа. Того, давно умершего Николя де Ламотт, который был ее соучастником и успел унести ноги из Франции, едва запахло жареным.

— Почему же ты не последовала за ним? — спрашивал я ее. — Почему замешкалась?

Эти вопросы повергли ее в глубочайшее уныние. Бред сменился апатией, и в конце концов она затихла. Я раздел ее, совершенно бесчувственную, и уложил в постель. А сам сидел рядом, посыпая голову пеплом. Вместо того, чтобы успокоить и поддержать бедную сестрицу, я домогался ее… а потом довел своим допросом до невменяемости. Как теперь оставить ее одну в квартире?

«Ты чудовище, Нико! — не щадил меня мой внутренний критик. — Настоящий монстр! Сексуальный маньяк! Похотливый развратник, набросившийся на собственную сестру! Инцест — самое отвратительное и грязное из половых извращений. А ты — больной придурок! Как ты осмелился на такое? Неужели тебе мало Лорика и ей подобных девиц, готовых удовлетворить любое твое желание? За деньги, разумеется. Но у тебя достаточно средств, чтобы позволить себе проститутку, если уж припечет…»

Поток его красноречия был неиссякаем, и второй Нико обильно и с наслаждением посыпал солью мою рану. Внезапно мой затылок обдало холодом, а душа ушла в пятки. Я хотел обернуться, но моя шея одеревенела. Я скорее угадал, чем увидел, что посреди комнаты стоит покойный родитель и потрясает в воздухе иссохшими желтыми кулаками…

Я очнулся в полночь, весь в испарине, с затекшей спиной и ногами. Оказывается, я уснул, сидя в кресле у постели Анны, и во сне ко мне приходил отец. Он укорял меня и взывал к моей совести. А когда я вытащил из кармана бубнового туза и показал ему, отец тотчас исчез…

Глава 20

Анна неделю прометалась в горячке. Я боялся вызывать к ней врача, чтобы ее не упекли в психушку, и ухаживал за ней сам, на свой страх и риск. Давал успокоительное питье, прикладывал к ее пылающему лбу компрессы, кормил куриным бульоном. Я был близок к отчаянию, но к вечеру шестого дня наступило облегчение.

Детективу я дал отбой до тех пор, пока я нахожусь рядом с Анной. Матери я сказал, что приятель пригласил меня на несколько дней за город на рыбалку. Она всплакнула.

— Ты что-то скрываешь от меня, сын…