Шухов

Дорого ли было передвигаться по железной дороге? Билет в купе первого класса Москва — Петербург стоил 16 рублей (в сидячем вагоне — 6 рублей 40 копеек). Из Москвы в Тверь первым классом можно было доехать за 7 рублей 25 копеек, а третьим за 3 рубля 10 копеек. Услуги носильщиков — 5 копеек. А вот стоимость билета в ложу Большого театра, где показывали любимые Шуховым оперы и балеты, доходила до 37 рублей. В партер — дешевле, 3–5 рублей, на галерку 30 копеек. При своей занятости Владимир Григорьевич баловал театр своим посещением часто. А когда не было времени — доверялся патефону (40 рублей) и роялю (200 рублей).

Но главным приобретением Владимира Григорьевича стал свой дом. К 1900 году семья Шуховых уже два года жила в Приарбатье, в собственном одноэтажном доме в Медвежьем переулке, соединяющем Скатертный и Мерзляковский переулки. В этой книге впервые указывается верный адрес — обычно пишут, что Шуховы жили в Скатертном переулке, но это не так. А переулочек-то маленький, всего ничего: 100 метров. В старом справочнике улиц Москвы 1901 года читаем: владение Шухова Владимира Григорьевича 291/254. Стоимость дома едва ли превысила 30 тысяч рублей. Достаточно привести такой пример: в 1882 году, то есть менее чем за два десятилетия до этого, купил себе усадьбу в промышленных и не престижных Хамовниках Лев Николаевич Толстой, заплатив за нее 27 тысяч рублей.

Особняк давно снесен, на его месте ныне дом 2. Шухов сфотографировал этот дом — приземистый, белокаменный, своими одиннадцатью окнами выходящий на видавшую виды булыжную мостовую. Смотришь на черно-белый снимок и ждешь: вот-вот на горизонте появится водовоз, на старой кляче везущий бочку с водой. А вот за ним и золотарь, с большой кадкой, едущий к Шуховым по своему важному и насущному делу: опустошать выгребную яму. С централизованными водопроводом и канализацией в Москве в ту пору было неважно, что, конечно, обратит на себя внимание Шухова и совсем скоро приведет к положительным изменениям для горожан. Лишь 15–20 процентов домов были подсоединены к городской канализации, а к 1917 году эта доля едва превысила 50 процентов. Грязь и нечистоты были обычным явлением на улицах, можно сене представить отношение к этому брезгливого Владимира Григорьевича.

Интересно, что проблемой наведения санитарного порядка в Москве власть озаботилась после опустошительной по своим масштабам эпидемии чумы в 1771 году. Тогда и обязали владельцев домов иметь выгребные ямы, для периодической очистки которых они должны были приглашать за специальную плату ассенизаторов — золотарей. Желающих поработать по этой специальности было немного, потому часто привлекали для этого городскую бедноту, крестьян и даже осужденных, которым засчитывали часть срока. Хуже этой работы в Москве не было. Золотари делали свое вонючее дело ночью. При этом они никогда не спешили, чувствуя свою необходимость и отсутствие конкуренции в виде бачка с унитазом, посему ямы нередко переполнялись, издавая непередаваемый аромат. Золотари передвигались по Москве как партизаны — в сумерках и обозами.

«При появлении обоза, — делились впечатлениями горожане, — обыкновенно ночью и при выкачивании нечистот в бочки зловоние достигало наивысшей степени и было ощущаемо вдалеке от того двора, где работа происходила. Проезжая по улице, обоз надолго оставлял за собою зловонный след. Москва тогда, в особенности по ночам, была зловонным городом. Тихая лунная теплая весенняя ночь, цветет по дворам и в садах сирень, по улицам мелькают тени влюбленных парочек, и вдруг откуда-то повеет струя такого аромата, что только затыкай носы. Рабочие частных ассенизационных обозов, грязные, обыкновенно крайне плохо одетые, совсем оборванцы, это занятие было уже последним делом, к которому приводила крайняя нужда, были предметом юмористики московских обывателей. Их называли ночными рыцарями, золотарями, очевидно по ассоциации контраста»^{121}. Медвежий переулок был не исключением в этом ряду.