Шухов

Жуковский был очень рассеянным человеком, давая тем самым своим студентам богатую пищу для анекдотов. Однажды он ехал в пролетке вместе с известным химиком Иваном Каблуковым. И вот приехали они на место, каждый слезает, один слева, другой справа, а встретившись у дверей, вдруг, к изумлению друг друга, сталкиваются: «Мое почтение Ивану Алексеевичу!» — «Здравствуйте, дорогой Николай Егорович!» Каблуков оказался не менее рассеян.

Жуковский не запоминал лиц, чем и пользовались нерадивые студенты. Один из них, не сдавший экзамен с первого раза, решил как ни в чем не бывало снова зайти в аудиторию. Он подходит к Жуковскому, берет билет и садится готовиться. И вдруг Жуковский вспоминает… но не лицо двоечника, а его… башмак: «Позвольте, эту заплатку на правом башмаке я уже сегодня видел. Стало быть, вы, милостивый государь, уже у меня сегодня экзаменовались и, видимо, провалились. Ступайте вон!» Но с Шуховым такого никогда не бывало, учиться ему было интересно, более того, он попал в свою стихию.

«В стенах технического училища Жуковского можно было часто видеть идущим по длинному коридору шаркающей походкой, со слегка опущенной головой с большим сократовским лбом и прижатой к груди широкой черной бородой с серебряными прядями седины. Как всегда, окружен студентами. Те что-то ему говорят, но профессор как будто их не слышит. Но вдруг он останавливается, поворачивается к стене и начинает чертить на ней пальцем формулы и при этом с жаром что-то объяснять студентам. Он настолько увлекается, что даже не слышит звонка на лекцию, продолжает стоять, пока кто-нибудь не напомнит ему об этом. Почему студенты так любили Жуковского? Лектор он был неважный. То, что как ученый знаменит, — этого недостаточно, чтобы завоевать сердца молодежи. А дело в том, что у Жуковского была замечательная черта характера — подлинная интеллигентность, сочетающаяся с предельной искренностью. Со всеми, вплоть до первокурсников, он разговаривал как с равными себе. Когда к нему обращались с вопросом, никогда не стеснялся ответить: «Не знаю. Я еще не решил. Подумайте, может быть, вы решите»^{11}, — гаков собирательный образ ученого, нарисованный по воспоминаниям его учеников.

Высокая культура, нравственные качества профессоров училища также влияли на формирование Шухова, всегда уважавшего человека независимо от его социального происхождения. Примером сему мог быть тот же Жуковский, в котором не появилось ни тени тщеславия, спеси, высокомерия после избрания его в Академию наук. Шухов часто бывал у него в гостях.

Когда в 1903 году Политехническое общество по представлению сорока двух членов изберет Шухова своим почетным членом, его глава — Жуковский — скажет: «В годы своей юности Владимир Григорьевич увлекался теоретической механикой и хотел свои выдающиеся способности посвятить изучению небесной механики. Жизнь сложилась так, что ему пришлось работать над механикой земной, но и в эту область рядом с опытными наблюдениями и решением вопросов практики он всегда вносил глубину мысли и тщательность математической обработки»^{12}.

В училище Шухов близко сошелся с братьями Кастальскими — их отец известный на всю Москву протоиерей Дмитрий Иванович Кастальский служил настоятелем при домовом храме училища Святой Марии Магдалины. Его дети Николай и Всеволод учились с Шуховым. Жили они на казенной квартире при училище, где часто бывал и он. У протоиерея были и другие дети, среди которых самым известным стал Александр Кастальский, будущий церковный композитор. С ним Шухов также познакомился.

Дружба с семьей Кастальских в некоторой мере компенсировала Владимиру отсутствие возможности личного общения с родными. Дело в том, что в 1871 году Григорий Петрович Шухов получил назначение в Варшаву, в Александринско-Мариинский институт благородных девиц. Таких институтов в Российской империи было несколько, в том числе в Санкт-Петербурге. Должность его была не весть какой важной, но казенной — член совета института по хозяйственной части, то есть завхоз. Об обстоятельствах нового назначения Григория Шухова в Варшаву в этой книге данные приводятся впервые. В воспоминаниях инспектора Александринско-Мариинского института благородных девиц Николая Петровича Авенариуса автором найдено следующее свидетельство: «К несчастью для института, барон Фредерикс недолго оставался при нашем институте. Боясь застрять в Варшаве навсегда, он, по собственному его выражению, решился сделать шаг назад, чтобы лучше разбежаться. С этою целью он предложил контролеру при IV Отделении, Г. П. Шухову, поменяться местами, на что тот и согласился. Фредерикс не ошибся в расчете. Вскоре его сделали директором Московского воспитательного дома, затем помощником управляющего делами IV Отделения»^{13}. Упомянутый мемуаристом барон Н. П. Фредерикс руководил хозяйством института до Шухова, с которым в Варшаву выехала и семья.