Штык и вера

Трофим дернулся, словно мысль использовать юнкеров в таком качестве сама по себе была преступлением. Его рука непроизвольно потянулась к кобуре, потом застыла, да так и осталась неподалеку.

Орловский отметил, что сноровки у главнокомандующего без армии явно маловато, но мысленно поздравил себя с тем, что лежащий в кармане кольт готов к стрельбе.

– Успокойся, товарищ Трофим. – Шнайдер тоже заметил реакцию своего компаньона. – Георгий просто не до конца понимает требования текущего момента. Я же еще вчера объяснял, почему использовать юнкеров политически нецелесообразно. Это же недобитки предыдущего режима. На таких, как они, вся реакция опиралась, а ты предлагаешь их против банд использовать. То есть против чересчур увлекшихся товарищей, которые и сами скоро поймут свою неправоту и будут вместе с нами строить новую жизнь. А вот юнкера ничего строить не захотят. Это же псы самодержавия. Одно слово – каста. Давить свободу они умеют, защищать же ее… Помяни мое слово: стоит их отправить против банд, так они, вернувшись, решат и в городе власть захватить. А ихний начальник Мандрыка еще и на Наполеона потянет. Без того ни одно наше решение не одобряет. Того и гляди, сам власть взять захочет. За это ли мы кровь проливали? Уже молчу о том, какие слухи про наше правительство пойдут. Банда бандой, но скажут, что это мы чужую свободу давим.

Шнайдер говорил умело, то повышая, то понижая интонации, словно обращался к толпе. Иногда он помогал себе движением руки, чем сразу напомнил Орловскому многочисленных ораторов последнего времени. «Баюн», – вспомнилось его собственное определение членов нынешнего правительства.

Вопреки ожиданиям Шнайдера впечатления его речь не произвела.

Вернее, произвела, но совсем не то, на которое явно рассчитывал Яков.

К счастью, за долгую жестокую весну Орловский научился скрывать свои чувства. Вряд ли даже самый пристрастный наблюдатель со стороны смог бы заподозрить Георгия хоть в малейшем сочувствии к юнкерам, тем более – в стремлении во что бы то ни стало сохранить их жизни. Одни холодные рассуждения: что в данный момент лучше для самой демократичной в мире республики – перебить всех, прямо или косвенно служивших прежнему строю, или все же использовать их для блага всех жителей, включая руководство?

– Кто скажет? Население, наоборот, будет радо некому подобию порядка. Я же со многими говорил и по дороге, и здесь. Одно дело – свобода, и совсем другое – неприкрытый бандитизм. Вы думаете, эти разбойники в Рудне одних буржуев уничтожают? Да им на всякую классовость глубоко наплевать! Режут всех подряд, благо на их стороне подобие организованности, а значит, и сила. Крестьян в округе в черном теле держат. Грабят, продукты отнимают. Люди уже за околицу выехать боятся. Прекратится подвоз продуктов – вот и начнется тогда здесь Вандея безо всякой контрреволюционной агитации. Голодное брюхо для большинства самый весомый, а то и единственный аргумент против любой власти. На хрена какому-нибудь Ваньке свобода, когда при ней жрать нечего? А виноватыми в их глазах будете вы, раз накормить не сумели. Да и юнкера эти разве каста? Кадровых офицеров за три года войны почти всех перебили. Знаю я эти школы: призывают в них всех, кому срок подошел. Лишь бы образовательный ценз был. Сплошные гимназисты да студенты, как когда-то мы с тобой. Что ты в студенчестве контрреволюционного видел? Вспомни, о чем мы говорили в годы нашей юности? Так наверняка и они. Молодые еще, неопытные…

– Хорошо, тогда почему они не разбежались? Сейчас-то их никто не неволит, кроме того же Мандрыки. – Шнайдер дождался перерыва в спокойной речи своего однокашника.

– А куда им бежать? Думаешь, не знают, что творится чуть в стороне от города? Да и хоть какие-то основы воинского воспитания им все-таки привили. Войну официально никто не прекращал, просто идет она теперь повсеместно, и не между государствами, а между людьми. Надо, наоборот, такой кадр постараться использовать. Если здесь действительно создается государство, то у него должна быть армия. Пусть небольшая, но надежная, способная хоть немного защитить от врагов. Я пока что-то не замечал, чтобы люди стали друг другу братьями. Среди зверей таких не найдешь. Так что использовать школу – это государственная мудрость.

– Не верю я юнкерам, – мрачно изрек Трофим.

Шнайдер некоторое время молчал, а потом изрек:

– Ты, Георгий, рассуждаешь, словно заправский кадет. Словно нам одного Всесвятского мало!

– Терпеть не могу кадетов, – откровенно признался Орловский.

Уточнять, что к остальным партиям он относится точно так же, он благоразумно не стал.

– Но тогда какого черта?!