Штуцер и тесак

– И вам спасибо! – загомонили офицеры.

– Ваших раненых завтра подвезем, – сказал я. – Посадим на пушки и лафеты.

– Это запрещено! – удивился майор.

– Нам можно, – успокоил Спешнев. – Мы особые!

Последнюю фразу он произнес с гордостью. На том и расстались.

13.

Багратион был зол, и я его прекрасно понимал. 2-я армия вышла из Смоленска искать встречи с неприятелем и дать ему сражение. Не получилось: французов не нашли, а затем прибыл гонец от Неверовского с сообщением: противник переправился через Днепр большими силами и подступает к Красному. Дивизия вступила в неравный бой… Пришлось поворачивать армию и буквально лететь на помощь. Только зря. Дивизия, дав французам отпор, благополучно пришла в Смоленск, чему в немалой степени поспособствовал летучий отряд егерей, созданный по предложению некого лекаря. Того самого лекаришки, который о фланговом обходе предупреждал, но генералы пропустили это мимо ушей.

– Вы нарушили приказ! – напустился командующий на Спешнева. – Я ведь велел вам не покидать Смоленска. Зачем пошли к Красному? Отличиться захотелось?

– Проводили учения, – заикнулся было Семен, но генерал его оборвал:

– Молчи, штабс-капитан! Знаю, кто тебя к этому склонил. Он! – Багратион ткнул пальцем в меня. – С ним все ясно – набрался у французов. С такого чего взять? Певун… Но ты… Кто у вас командует ротой? Офицер или лекарь?

Я стоял, изо всех сил изображая ветошь. Когда начальство в гневе, спорить бесполезно. Нужно терпеливо переждать, пока спустит пар.

– Неверовский просит наградить вас, – продолжил Багратион. – Уверяет, что без помощи роты дивизию разгромили бы. Говорит, что побили чуть ли не тысячу французов, не понеся при этом потерь. Не верю, не бывает такого[94], поэтому наград не будет. Не заслужили. Но и наказывать не стану, раз Неверовский вступился. Свободны!

Спешнев козырнул, я поклонился, и мы вышли из кабинета командующего.

– Говорил ведь! – сказал Семен в коридоре. – И что? С наградой не вышло, и самих отругали, – он вздохнул.

– Не переживай, друг! – хлопнул я его по эполету. – Посмотри на ситуацию с другой стороны. Мы испытали роту в деле, провели боевое слаживание новичков и опытных солдат. Те и другие убедились: французов можно бить, причем – малой кровью. Отработали взаимодействие егерей и артиллерии. А насчет наград… Как там с деревенькой? Еще не набралось?

– Тихо! – прошипел Семен и нервно оглянулся по сторонам. – Услышат!

Я только улыбнулся. По прибытии в Смоленск Синицын немедля навестил знакомого лавочника. Обратно вернулся в сопровождении трех крытых повозок, которые проследовали к конюшням, где рота выгрузила добычу. Лавочник забрал все и, по словам фельдфебеля, почти не торговался. Трофейных лошадей купил владелец конюшен. Заплатил, не скупясь.

– Зачем ему лошади со стертыми спинами? – удивился я, выслушав рассказ Синицына.

– Заживут спины, – махнул рукой Потапыч. – А пока в повозки запрягут. Хомут на шею, и потащит. Кавалерийского коня для такого пользовать плохо, но при нужде… За лошадь в Смоленске большие деньги дают – утекает народ из города.

Это было правдой. Услыхав о приближении французов, жители спешно покидали город. Архивы и прочую документацию увезли, следом отправился губернатор с чиновниками, после чего смоляне осознали: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. На восток потянулись беженцы. Цены на лошадей и повозки взлетели многократно. Хорошо мы подгадали.

Синицын вручил нам со Спешневым по пачке ассигнаций – и вновь вышло более чем по тысяче каждому. Не обидели егерей и новичков: каждый получил по десять рублей – годовое жалованье[95]. Не забыли и нестроевых. Унтер-офицерам, в том числе вновь назначенным, а также фейерверкеру выдали по двадцать пять рублей, фельдфебелю и каптенармусу – по пятьдесят. Такие деньги и офицеру за счастье. Для ориентира: годовой (!) оклад командующего армией – две тысячи рублей. На артельные деньги рота закупила провизию: сало, мясо, водку и устроила сабантуй. Солдаты пели и плясали, отмечая успешное боевое крещение летучего отряда.

– Разбалуем мы их, – сказал Семен, морщась от звуков песни, которые лились в открытое окно. Мы с ним тоже отмечали операцию, только отдельно, как и подобает командному составу.

– Нисколько, – возразил я, подцепив вилкой ломтик ветчины. – Погуляют, проспятся, и снова под ружье. Поверь: будут стараться. Потому что знают: начальство о них заботится. Где еще в армии так поощряют солдат? Где дают деньги сверх оклада, кормят мясом и водкой не обделяют? Только у нас. Они это уже поняли. Будут рвать жилы, чтобы остаться в роте такого командира, – я изобразил поклон в сторону штабс-капитана. – И второе, – я прожевал ветчину и отложил вилку. – Сегодня мы совершили должностное преступление – сбыли трофеи, минуя интендантов. И что было бы, не поделись мы с солдатами? Кто-нибудь обязательно донес бы. Теперь станут молчать в тряпочку – от добра добра не ищут. А вздумает кто распустить язык – товарищи обстоятельно объяснят. Кулаками.