Штуцер и тесак

– Обращайтесь, – пожал плечами Семен.

– Хочу пригласить Платона Сергеевича на дружескую вечеринку в ресторацию. И вас тоже, – добавил он торопливо.

– Это с чего? – удивился Спешнев.

– От штабных узнал, что вы славно воевали с французом. Наш гусарский полк недавно сформировали, никому в деле поучаствовать не довелось. Хотелось бы услыхать, как это – бить супостата? Ну, и выпить за ваше здоровье. Не откажите, ваше благородие!

– Что скажешь? – Спешнев посмотрел на меня.

– Отчего не уважить? – пожал я плечами.

– Ведите, корнет! – кивнул штабс-капитан.

И Боярский повел…

11.

Разбудила меня музыка. Где-то в отдалении пели трубы и грохотали барабаны. Сев на перине, которую выделили мне добрые хозяева, я прислушался. Не показалось: в открытое по летнему времени окно вливалась музыка духового оркестра. Это что? Отбросив одеяло, я торопливо оделся. Бросил взгляд на Спешнева – тот спал на своей койке, отвернувшись к стене. Перебрал вчера его благородие. Угощали гусары от души. Я-то думал, что посидим втроем: я, Спешнев и корнет, но в ресторацию явился в полном составе офицерский состав эскадрона Боярского. Оккупировали большой стол в ресторане – и понеслось. Я на вино не налегал – не любитель, зато Семен не пропустил ни одного тоста. Не осуждаю – его можно понять. Долгое блуждание по тылам, бой с поляками, встреча с Багратионом и его генералами, разговор с ними, который неизвестно чем мог кончиться… Слишком много впечатления для рядового пехотного офицера, вот и расслаблялся человек.

Спешнева словно прорвало. Обычно немногословный, он заливался соловьем, и с каждым выпитым бокалом счет убитых его ротой французов подрастал, повышался градус храбрости командира егерей. Не забыл Семен и обо мне. Бой в Залесье в интерпретации штабс-капитана выглядел эпическим сражением, где сам Спешнев метким огнем из пистолетов валил из окна поляков одного за другим (ага, из револьверов палил, причем с обеих рук), а приблудный лекарь кромсал супостатов тесаком, вопя на всю округу: «Бей их, братцы! Покажем пшекам курву мать!» Молоденькие офицерики не сводили со Спешнева восхищенных взоров, а на мой крест взирали с нескрываемой завистью. Поняв, что еще немного, и мы пойдем брать в плен Наполеона, я предложил:

– Не найдется ли здесь гитары, господа? Семен Павлович порадовал нас замечательным рассказом, а я, с вашего разрешения, спою.

– Да, господа! – поддержал Спешнев. – Платон Сергеевич замечательно поет. Он еще… Ик… Пиит.

Гитара в ресторане нашлась – видимо, служила для увеселения публики. Подстроив лады, я ударил по струнам.

– Кавалериста век не долог, и потому так сладок он…

Кавалергардов – в топку! Пускай Груши здесь нет, но в русской армии, кроме них, имеются гусары, уланы, драгуны. Всем хочется, чтобы о них пели. Песню приняли на ура: то ли я был в ударе, то ли дюжина бутылок шампанского, к тому времени опустевшая, поспособствовала. Пришлось повторять на бис. Я заметил, как Боярский, вытащив из ташки[84] бумагу и карандаш, лихорадочно записывает слова. Пусть…

На бис пошла и песня егерей. Затем были «Эх, дороги», «Вы, чьи широкие шинели напоминали паруса»… Внезапно я заметил, что аплодисменты и крики «Браво!» по окончании песен становятся все громче. Подняв взгляд, увидел, что меня слушает весь ресторан: заполонившие столики офицеры и статские, у двери в кухню сгрудились половые и повара, а снаружи у распахнутых по летнему времени окон толпятся люди. Все они смотрели на нечаянно нарисовавшего певца, пожирая его глазами. Блин! Распелся, как тетерев на току.

– Хватит на сегодня, господа! – сказал я, отставляя гитару. – В другой раз продолжим. У нас с Семеном Павловичем еще дела.

– Да! – поддержал меня Спешнев. – Благодарю за компанию, господа. Ик!.. Пора и честь знать.

Внезапно от соседнего столика встал немолодой офицер с наполовину седой головой. Подойдя к нашему столику, он отвесил легкий поклон.

– Извините, господа! Не имею чести быть представленным, поэтому отрекомендуюсь сам. Полковник Руднев Иван Михайлович. Хочу поблагодарить незнакомого мне Георгиевского кавалера за замечательные песни. Как ваше имя? – он посмотрел на меня.

– Руцкий Платон Сергеевич, – я встал.

– Сын князя Друцкого-Озерского Сергея Васильевича, – влез Спешнев. – Лекарь.

– Лекарь? – удивился полковник. – Извините, но я слышал про ваши подвиги – говорили громко. Разве лекари воюют?

– Что лекари? – ответил я. – Скоро мужики возьмут вилы и пойдут бить французов. Беда-то общая.

– Я, признаться, думал, что вы офицер в отставке и были в деле под Фридландом и Прейсиш-Эйлау, – сказал Руднев. – Уж больно верно все в вашей песне. «Лишь мертвый не вставал с земли», – процитировал он, протягивая мне руку, которую я охотно пожал. – Благодарю, Платон Сергеевич! Приятно слышать, что о нас не забыли.