Штурман воздушных трасс

— Шевченко, — обратился он к старшему группы подрывников, — ждать больше нельзя. Идите к складам. Как только от нас или от штаба воздушной армии взлетит красная ракета, взрывайте. Когда мы с Париновым взлетим, на аэродроме больше никого не будет. Идите на восток, пробирайтесь самостоятельно.

— Как «с Париновым»? — спросил один из курсантов. — Он же уехал, товарищ полковник. Еще вчера, на вашей машине, я сам слышал, как он сказал вашему шоферу: «Давай, трогай — командир так решил».

«Удрал, негодяй. Не ожидал от него такого», — с возмущением подумал Прокофьев. А вслух сказал: — Ну, правильно... он разве сообщил, куда поехал?

— Нет, но я подумал... Ведь машина была загружена в дальнюю дорогу.

— Вот то-то. Я его послал за документами в горком. Ну ладно, давайте о деле. — А сам подумал, что, наверное, зря сочинил. Ведь Паринов не придет, и все равно обнаружится обман.

Вместе с первыми лучами восходящего солнца громче загрохотала канонада.

«Что-то медлит командарм, — подумал Прокофьев, — не забыл ли?»

— Ковальчук! — окликнул он механика, — сбегай в штаб армии, доложи, что прислан Прокофьевым узнать о сигнале.

Гавриил Михайлович расстелил реглан на плоскости самолета и сел так, чтобы видеть сигнал со стороны штаба. Еще не отступила ночная свежесть, приятно охлаждал лицо легкий ветерок. Стало клонить ко сну, не мешала даже канонада. «Только бы не заснуть, а то прозеваю сигнал», — подумал он и, как ему показалось, лишь на минуту забылся в полудреме. Когда открыл глаза, то заметил далеко впереди бегущего человека. Присмотревшись, узнал Ковальчука.

— Что-то стряслось, товарищ полковник, — подошел летчик Анисимов. — Я своего механика знаю. Его просто так не разгонишь.

Они вдвоем поспешили навстречу Ковальчуку.

— Немцы! — едва переводя дух, крикнул механик и показал в сторону, откуда бежал.

— Штаба нет, там уже немцы!

В голове у Прокофьева все мгновенно перемешалось: «Как же так? А сигнал? А операция по подрыву складов? А совместное перебазирование? Куда же они ушли? Даже не предупредили!» Он поднялся на плоскость и действительно увидел вражеские танкетки, выкрашенные в грязно-желтый цвет. Лихорадочно взведя курок ракетницы, он выстрелил. Тотчас рядом раздался взрыв...

Лежа в траве, Прокофьев открыл глаза и увидел развороченный самолет. Боли не чувствовалось. Мелькнула мысль, что теперь он уже не сможет улететь на покалеченной машине. О втором самолете он забыл. Потом увидел над собой склоненную фигуру Анисимова, его испуганные глаза и услышал какой-то далекий голос:

— Товарищ полковник, вы ранены? Давайте помогу вам сесть.

Анисимов взял за плечи и стал поднимать непослушное тело Прокофьева.

Второго взрыва Гавриил Михайлович не слышал и потому не понял, отчего вдруг Анисимов всем телом навалился ему на грудь. Сдвинуть молчавшего летчика он был не в силах и едва освободил лицо, чтобы не задохнуться. Затуманенным сознанием все происходящее почти не воспринималось. Наступило безразличие к тому, что с ним происходит или произойдет.

Через какое-то мгновение тело Анисимова стало медленно сползать. «Жив Анисимов! Слава богу», — подумал Прокофьев и повернул голову. Теперь над ним склонился второй летчик — Брык.

— Живы, товарищ полковник? Я сейчас дотащу вас до самолета. Надо срочно улетать. Немцы бьют из минометов.

— Что с Анисимовым? — едва слышно прошептал Прокофьев.

— Убит...

Словно раскололось надвое небо — такой невероятной силы раздался взрыв. Брык оглянулся. Над складами медленно вырастал большой гриб дыма. Танкетки, направлявшиеся было к ним, резко развернулись в сторону опушки леса.

Едва Брык сдвинул Прокофьева с места, как бедро полковника обожгла невыносимая боль, словно к нему приложили раскаленное железо. Прокофьев застонал. Крупные капли пота мгновенно выступили на побледневшем лице. Брык осторожно опустил Прокофьева.

— Что же мне делать с вами? — чуть не плача спросил он.

— Возьми механика... Улетай... быстрее, — еле выдавил из себя командир.

— Механика нет. Я приказал ему уходить. Думал, заберу вас. Я не уйду отсюда. Они прикончат вас. Я потом не смогу жить.

— Сейчас же... Отсюда... Это приказ.

Прокофьев проводил взглядом оторвавшийся от земли самолет. На душе стало спокойнее и в то же время тоскливее. Стрельба прекратилась. Наступила тишина. «Значит, здесь уже господствуют фашисты», — промелькнула мысль. И от этого стало жутко. Не верилось, что он, по существу, уже в плену. Ведь взять его сейчас нет ничего проще. А зачем брать? Одна морока: идти не может. Вряд ли фашисты сочтут нужным его тащить. Значит... Ну, нет! Так просто у них не получится.