Штурман воздушных трасс

Прокофьев с беспокойством поглядывал в небо. В это время, как правило, фашисты прилетали бомбить аэродром. В конце концов предложил:

— Пойдемте с аэродрома, Николай Иванович, участились налеты, не ровен час нагрянут.

— А сейчас в городе не безопаснее. Они ведь бомбят не только военные объекты. Похоже, в ближайшее время нам тоже придется занять оборону.

— Вы думаете, прорвутся за Дон?

— Да, соотношение сил не в нашу пользу. Кавказ им нужен с экономической, политической и военной точек зрения. Турция перестанет колебаться... Что это? — прервал Алексеенко мысль, услышав выстрелы.

— Тир там. Занятия. Стрельба из пулемета по движущейся мишени.

Они подошли и стали смотреть. Очередной стрелок занял место возле столба, на котором был установлен ШКАС. Расставив ноги, он приготовился к стрельбе.

— Давай! — скомандовал руководитель занятия красноармейцу, стоявшему у блока с натянутой проволокой.

Тот начал крутить. Повизгивая, перед земляным валом появилась фанерка с небрежно нарисованным силуэтом Ме-109. От неравномерного движения она сильно раскачивалась вверх-вниз. Стрелок попытался водить стволом пулемета за фанеркой, но, видя, что до конца пути мишени осталось немного, дал очередь.

Мишень продолжала двигаться дальше. Еще мгновение — и она скроется за щитом. Стрелок дал вторую очередь. Тонко взвизгнув, перебитый трос отлетел в сторону, а непораженная дощечка скрылась за оградой.

— Не хотите попробовать, Николай Иванович? — Прокофьев показал на пистолет.

— Отчего же, давайте. На соревнование не вызываю, но постараюсь.

Алексеенко уверенно взял свой парабеллум и настолько профессионально перезарядил его, что Прокофьев подумал о том, как бы ему не опростоволоситься перед гражданским человеком. После каждого выстрела секретарь горкома пристально искал попадания и, не найдя, с улыбкой добавлял:

— Этот патрон у меня, видимо, был холостой.

— Прямо не знаю, дарить ли вам на память вашу мишень или оставить до следующих удачных выстрелов, — пошутил Прокофьев.

Над ними низко, после взлета, прошла пара бомбардировщиков. От неожиданности Алексеенко пригнулся:

— Куда это они?

— Опять на разведку для штаба Буденного, — пояснил Прокофьев.

— Я утром был у него, говорит, что не хватает данных о передвижениях противника...

* * *

— Это был июль 1942 года, — вслух произнес генерал и осторожно отделил фотографию Анисимова от анкеты, — всего год назад, а сколько пережито! В иное время на век хватит.

Он прислонил фотографию к чернильному прибору и повторил:

— Да, это были июльские дни, когда меня похоронили вместо Анисимова. И возможно, та сердобольная женщина, закончив захоронение, попросила бога пристроить душу безвременно погибшего летчика Гавриила Прокофьева, как когда-то просила об этом моя мать, не ведая, что муж вернется из плена.

Генерал обмакнул перо в чернильницу и на перекидном календаре написал: «Завтра заказать металлический обелиск и увеличить фотографию». Потом посмотрел на часы и поправил: «Сегодня».

Начинался очередной трудный день войны, день, каких у Прокофьева в его фронтовой биографии было много.

Эпилог

После войны служба Гавриила Михайловича продолжалась. Еще не одно задание командования пришлось выполнять генералу Прокофьеву на воздушных трассах за три с лишним десятка лет службы. Казалось, силам не будет конца. Однако сердце от напоминаний о своей усталости постепенно перешло к ультиматуму, в котором было только одно условие: пора на отдых.

...Летний вечер. Гавриил Михайлович возвращался после очередной встречи с пионерами школы, где он только что интересно и увлеченно рассказывал о большой прожитой жизни. Тема сложная: «В жизни всегда есть место подвигу».

— Уж очень они начитанные, рассудительные, все знают, — возбужденно говорит он. — Попробуй отделаться общими фразами — все загубишь. Ведь как говорят: «В принципе в жизни есть место подвигу, но в настоящее время это место значительно ограничилось. Все открыто, изобретено. На земле нет белых пятен. Вот раньше — это другое дело». Я перед ребятами волнуюсь больше, чем перед взрослыми. Ведь наша жизнь для них глубокая история. И если что-то недосказал, не пояснил, то цепь событий останется разорванной или заполнится фантазией. Сказал же один из мальчишек: «О нападении фашистской Германии было объявлено по всем радиостанциям и Центральному телевидению...» А почему так сказал? Потому что жизнь без Центрального телевидения для них немыслима. Вот и фантазирует. Нужно, чтобы они знали нашу жизнь такой, какой она была — суровой, интересной и очень важной для настоящего и будущего...

В голосе генерала заметно возбуждение от выступления и сознания того, что он приносит пользу в воспитании тех, кому предстоит совершать подвиги во славу Родины.