Штурм Пика Сталина

Маленькая, худенькая женщина в мягких киргизских сапогах и тюбетейке стоит у входа в кибитку, где помещается медпункт. Мы знакомимся. Екатерина Ивановна Борисова — заведующая медпунктом — показывает мне свои владения. Медпункт занимает две комнаты. В одной — три койки для лежачих больных, в другой — амбулатория. Здесь же живёт и Екатерина Ивановна.

Она скручивает «собачью ножку» махорки, по-мужски закидывает ногу на ногу и рассказывает. Родом она из Ногинска.

Много лет была фельдшерицей в психиатрической больнице в Ленинграде, затем решила поехать в Среднюю Азию. Почему именно в Среднюю Азию — она мне объяснить не могла. «Так — захотелось мир посмотреть». Сначала попала в Уч-Курган, потом — с марта месяца — сюда. Организовала медпункт. Пропускает около ста больных в месяц. Больше всего заболеваний желудочных и глазных. Есть и венерики. Лечатся главным образом мужчины. Женщины редко обращаются за помощью.

Екатерина Ивановна выезжает время от времени верхом в кишлаки и летовья. Приходится также нередко ездить в Уч-Курган за лекарством. Однажды вместе с санитаркой ездили верхом в Алтын-Мазар. В дороге заночевали и чуть не замёрзли в летних платьях и лёгких пальтишках. Во время беседы приходит санитарка. Она тоже курит «собачью ножку».

Екатерина Ивановна жалуется на недостаток средств и на полную оторванность от всего мира. За полгода она получила только одно письмо от матери, остальные пропали. Райздравотдел не отвечает ни на один запрос, месяцами задерживает жалованье.

Я смотрел на Екатерину Ивановну и вспоминал всех этих людей, самоотверженно творящих дело социалистической стройки на самых далёких рубежах нашей страны, в глухих закоулках Алая, на ледниках Памира.

Я вспомнил Блезе, инженера из Ленинграда, уже много лет скитающегося с семьёй по Средней Азии, строящего высокогорные станции сначала в Пскеме, потом на Федченко, метеоролога Пронина в Алтын-Мазаре, прорабов Памирстроя. Все они делают свою трудную и опасную; подчас героическую, работу удивительно просто и буднично, даже не замечая её трудности и опасности.

Иногда, к сожалению, эта героическая работа встречает бездушное, до безобразия невнимательное отношение тех организаций, в ведении которых эти люди находятся. Это отношение тяжелее, чем все трудности работы.

Неужели же нужно заставлять Екатерину Ивановну сидеть в Дараут-Кургане месяцами без гроша денег, без писем от родных? Неужели нельзя отпустить хоть самое примитивное оборудование для медпункта, приличный стол, несколько стульев, шкаф, лампу «молния»? Неужели нельзя выдать Екатерине Ивановне тёплую одежду для разъездов — пару сапог и полушубок?

Я выхожу из медпункта. Возле дороги пасутся два ишака. Невдалеке дремлет, понурив голову и полузакрыв сонные глаза, Азям, собака добротряда, низкорослый, коренастый, ширококо-стый пёс с толстой шеей и большой головой медведя. Внезапно Азям с молниеносной быстротой делает прыжок, хватает одного из ишаков за ляжку и одним рывком опрокидывает его на землю. Ишак жалобно ревёт, большие слезы градом катятся у него из глаз. Он вскакивает и обращается.в паническое бегство. Но Азям и не думает его преследовать. Он уже опять стоит, понурив голову и насмешливо щуря сонные глаза. Что это за выходка? Очевидно, просто так, лёгкая тренировка.

Козьгбай рассказывал мне историю Азяма. Он стерёг стадо одного богатого манапа. При конфискации имущества его хозяина, Азям ни за что не допускал никого к стаду. Хотели его пристрелить, но Козыбай приказал забрать собаку в отряд. Азям стал самым верным сторожем и другом в отряде.

К вечеру Козыбай устраивает в нашу честь угощение. Стол накрыт белоснежной скатертью. Кушания «сервируют» на чеканных блюдах. Сначала подают котлому — круглый слоёный пирог, потом плов из молодого барашка. Мы уплетаем за обе щеки — последнее время с продуктами у нас было туговато.

К концу трапезы в комнату входит джигит: он привёз Козыбаю из Уч-Кургана большую дыню. И дыня немедленно идёт в ход. Джигит вынимает из-за пояса красивый, с узорной рукояткой нож, разрезает дыню на тонкие, изящные ломтики и художественно — не хуже заправского метрдотеля — раскладывает их на круглом блюде.

После обеда мы ложимся спать. Это — первая ночь в закрытом помещении после 80 дней похода. 80 дней мы не видели над собой потолка. 80 дней над нами было звёздное небо или полотнище палатки. Теперь наконец можно поспать в тепле и уюте.

Мы расстилаем на полу спальные мешки и раздеваемся. Но заснуть нам не удаётся. Нам душно, потолок нас давит. Не сговариваясь, понимая друг друга с полслова, мы с Гущиным берём спальные мешки, переступаем через спящего в дверях Азяма и выходим на улицу. За кибитками, в поле, мы находим ровную площадку и располагаемся на ней.

В свете звёзд мерцают вдали фирны Заалайского хребта. Чётким силуэтом выделяется фигура часового на стене.