Штрафной удар

Начался солдатский отдых – с песнями, лихими выкриками и танцами Странно было смотреть на этот, словно бы и бесшабашный, но тщательно отрегулированный разгул: ни драк, ни пьяных, ни ругани. Все хоть и шумно, а очень-очень прилично и дисциплинированно. Лучшее место – старшим по званию, первый стакан пива или рюмка шнапса – им же. Должно быть, за это старшие по званию не замечали расстегнутых мундиров, закатанных рукавов – свобода на отдыхе есть свобода…

Машин становилось все больше, но гомон улегся, я отдыхающие немцы чинно расселись на траве вдоль давнего, видно еще колхозного, стадиона – на нем еще сохранились футбольные ворота. Конечно, офицеры уселись на принесенные, специально сколоченные, оструганные скамьи – солнце бликовало на них желтыми, масляными пятнами. Конечно, нашлись фотографы, которые уселись за обоими воротами.

За машинами уже прыгали футболисты в трусах и сапогах. Но матч не начинался Ждали, видимо, начальство.

Оно появилось как раз вовремя – футболисты вышли на разминку. Каждая команда бежала со своей стороны поля. Бледные, незагорелые – с левой половины поля, где зрителей было побольше, а смуглые – с той, где среди зрителей, пятная зеленый травяной фон черными выходными мундирами, сидели эсэсовцы.

Начальство подъехало с двух сторон и одновременно, как по команде, стало занимать свои места, серо-зеленое, армейское, – на одной стороне поля, шиковатое, со стеками, черно-белое, – на другой. Минуты ушли на приветствия и устройство, еще минуты – на сосредоточение внимания и проводы размявшихся команд. Судья, конечно же, плотный, с пучочком, дал свисток, и команды вышли на поле.

Что-то несерьезное проступало в этом так тщательно организованном матче. Странно было смотреть на людей в сапогах с широкими голенищами, мечущихся по зеленому полю, на зрителей, которые свистели, орали, иногда вскакивали и трясли над головой кулаками. Странно и непривычно. Может, и потому, что крики не умолкали и тогда, когда ничего особенного на поле не случалось. Зрители кричали потому, что им разрешили кричать, потому что так принято.

Начальство на обеих сторонах поля изредка косило по сторонам, словно прикидывая – не переходят ли зрители установленные нормы поведения, не пора ли навести порядок? Но все шло хорошо – кричали и свистели, стучали бутылками и консервными банками в строгом соответствии с установленными нормами, в рамках той дисциплины, которая предусмотрена для подобных зрелищ.

До стадиона от разведчиков, залегших на опушке разнолесья, было метров триста – триста пятьдесят, и они видели матч так, как видели такие же матчи в детстве, когда их, голоногих, загоняли на скамьи за ворота. Сутоцкий сразу же искренне увлекся игрой и даже вскрикивал, когда загорелые пробивались к воротам бледных – он по привычке болел за армейцев Гафур почти не смотрел на игру – не понимал ее. В его местах в футбол играли редко Матюхин сдерживал бешенство. Он вспоминал лагеря, игру сытых охранников, их полупьяные вопли. Матчи кончались экзекуцией провинившихся пленных. Возбужденные футболом охранники били с особенным упоением. Из наказанных выживали немногие…

И только Грудинин, отползший в сторонку, под куст жимолости, и наблюдавший за игрой и зрителями через оптический прицел, был собранно-спокоен. К середине первого тайма он подполз к Матюхину и доложил:

– Генералов там нет, но полковники…

– Оберсты? – почему-то резко спросил Андрей.

– Ну оберсты… Они имеются. Не пустить ли их в расход?

– Николай Васильевич, а себя не выдадим?

– А вы молчите, спрячьтесь Я теперь в эту штуку поверил, – он показал на уже надетою насадку. – Мы им тут устроим воскресенье.

– А если заметят и атакуют?

– Так между нами ж речка! Пока форсируют, мы ой куда убежим.

– Ладно… – облизал губы Матюхин. – Начинайте.

Он подполз к ребятам и лег между ними.

– Давайте чуть отойдем вглубь. Дадим простор Грудинину.

– Какой простор? – обернулся увлеченный игрой Сутоцкий.

– Сорвем этот праздничек.

Сутоцкий еще с недоверием покосился на Андрея, но подался назад. Теперь все трое смотрели на футбольное поле с новым, тревожным интересом.

Но Грудинин не спешил. Он вынул из подсумков обоймы с патронами, как на занятиях, разложил их под рукой аккуратными стопочками: обычные патроны поближе, с зажигательными пулями подальше. Потом снял пилотку и положил рядом. Вычислив расстояние и установив барабанчик на нужную дистанцию, он несколько раз прицелился, клацая вхолостую, и замер.

У ворот загорелых эсэсовцев образовалась куча мала, донесся заливистый свисток. Кто-то из бледных армейцев попытался спорить с судьей, но толстяк решительно растолкал спорщиков и назначил штрафной удар. В те годы футболисты еще не знали «стенки», и потому бледные и загорелые смешались, перебегая с места на место Здоровенный эсэсовец установил мяч и медленно отошел для разбега. Зрители неистовствовали – ревели, свистели, били в банки. Подключились шоферы, и над полем заревели клаксоны.