Штрафники против асов Люфтваффе. «Ведь это наше небо…»

— Товарищ капитан, никаких ранений у летчика-штрафника Омельченко нет. Просто — нервный срыв. Я отстраню его от полетов на некоторое время и выпишу успокаивающие порошки. Думаю, за неделю он поправится.

— Ясно, Захар Иванович, вы уж постарайтесь его на ноги поставить, людей ведь не хватает, летать некому…

— А людей всегда не хватает, — философски пожал плечами фельдшер. — Разрешите идти?

— Идите.

Гораздо менее оптимистичным был доклад инженера штрафной эскадрильи капитана Якова Фельдмана.

— Иван Мартыненко увидел черный дым за «яком» Евгения Омельченко, да? — прищурившись, поверх круглых стекол очков в железной оправе спросил он.

— Точно так, — кивнул Волин.

— Самолет Омельченко вообще не был подбит, на нем вообще — ни царапины. То есть я хотел сказать, что в воздухе в него не попали, — выпустив клуб дыма, уточнил военный инженер. — Омельченко дал полный газ и поэтому сжег мотор своего истребителя. А судя по полученным повреждениям машины — посадку производил на «брюхо» и на повышенной скорости. Хотя приземлялся он на ровный луг, с достаточно плотной и уже подсохшей после паводка землей.

Присутствующий при докладе капитан госбезопасности Воронцов с хрустом смял в кулаке пачку папирос.

— А это значит, — перебил он инженера штрафной эскадрильи, — что Омельченко намеренно произвел грубую посадку, чтобы скрыть следы своей трусости… И это уже не первый раз — вы личное дело его почитайте. Решил снова за старое взяться, сволочь! Евгений Омельченко — трус и дезертир! Он оставил своего ведущего в тот момент, когда Ивану Мартыненко угрожала опасность! Я сам бывший летчик и знаю, чего стоит такое отношение в воздухе, а тем более — в бою!

— Погоди, погоди… — Александр Волин выглядел скорее обескураженным. Инженер штрафной эскадрильи был польским евреем, жил в Восточной Пруссии, откуда сбежал с семьей в тридцать пятом году — от массовой травли евреев, начатой гитлеровским режимом. А в тридцать седьмом — чудом избежал репрессий уже в Советском Союзе. Служил в авиации, а потом от греха подальше был отправлен в штрафную эскадрилью. Авиационную технику он знал досконально, причем как советскую, так и немецкую: поговаривали, что он служил в секретной авиашколе под Липецком, где готовили перед войной и немецких летчиков. Не доверять ему в принципе такому же штрафнику, но с погонами, у Александра Волина не было никакого резона. — Истребитель Омельченко восстановлению подлежит?

— Так точно, товарищ капитан.

— Какого черта, этот м…ак еще и боевой истребитель угрохал! В пехоту его, в штрафбат!

— Проведем общее собрание эскадрильи, — решил командир. — Если он не раскается — то я его пристрелю лично!

Глава 18. ТРУС ДОЛГО НЕ ЖИВЕТ

Собрание решили провести на следующий день. Он выдался более-менее спокойным: взлетали только два раза, и оба раза на воздушное патрулирование.

Зато на земле страсти кипели нешуточные. На общем собрании штрафной эскадрильи обсуждали случившееся с Евгением Омельченко. Специально для этого прибыл специальный представитель политотдела дивизии.

А самого Евгения Омельченко посадили под замок в складском блиндаже и приставили к нему двух солдат из отряда капитана госбезопасности Воронцова.

После того инцидента с уничтожением вражеской диверсионной группы матерых «зеленых дьяволов» штрафники прониклись уважением к бойцам взвода охраны НКВД. Все же они воевали вместе: кто в воздухе, а кто — на земле. Во всяком случае, отношения между «летунами» и «чекистами» стали более открытыми.

Собрание состоялось тут же, возле самолетов. Стали детально разбирать случившееся. Командир эскадрильи нарочито сухо, без эмоций изложил суть дела, хотя она была понятна каждому.

Потом слово взял замполит эскадрильи.

— Товарищи! Сейчас, когда на Кубани решается не только исход битвы, но и исход войны, нам нужно каждому побороть в себе страх и идти вперед — на врага! Это наш долг перед Родиной, — сказал лейтенант Павел Лазарев.

Остальные летчики-штрафники его только поддержали: «Правильно лейтенант говорит!» Они-то знали, что Павел Лазарев буквально живет в небе и дерется яростно, мстя за погибшую в оккупации семью.

Комэск штрафников все это время молча переводил взгляд со своих отчаянных «летунов» на арестованного. И не узнавал его.

Куда только делись горделивая осанка и вечно недовольное, надменное выражение лица?! Перед товарищеским судом офицерской чести на скамье сидел полностью подавленный человек. Глаза бегали, губы на бледном до синевы лице дрожали. Взгляд его был взглядом затравленного зверя.

* * *

— Что скажете в свое оправдание, Омельченко? — Капитан Волин, на правах командира эскадрильи, председательствовал в трибунале.

— Я… Я не знаю… Рвусь в бой, а потом — как затмение…

— Вы, Омельченко, уже дважды подставляли под удар боевых товарищей. Из-за того, что вы вышли из боя, был ранен Иван Мартыненко! — сказал «особист» штрафной эскадрильи капитан госбезопасности Анатолий Воронцов. — И ведь это не первый случай, была уже у вас и грубая посадка, и проявление трусости в воздухе. Запомните, Омельченко, трус долго не живет!