Штрафбат

Савелий кинулся к орудию. Оказавшийся рядом штрафник достал снаряд. Савелий откинул затвор казенника и заглянул в ствол. Блестящие радужные круги завинчивались, ускользали вперед, и сквозь круглое отверстие видны были поле и ползущие танки. Савелий оторвался от затвора, огляделся по сторонам — вокруг лежали убитые артиллеристы, подсказать было некому.

— Вон ту рукоятку крути, — сказал штрафник, держа в руках снаряд.

Савелий вновь заглянул в затвор, стал крутить ручку. Ствол двинулся вверх, потом вниз, потом в круг света попал ползущий танк, и Савелий перестал вертеть ручку, крикнул:

— Снаряд давай!

Он осторожно запихнул снаряд в казенник, закрыл затвор и, зажмурившись, дернул за спуск. Орудие рявкнуло и подпрыгнуло. Оглушенный Савелий видел, как снаряд ударил прямо под башню танка. Рванул короткий взрыв, башню унесло в сторону, и через секунду желтые языки пламени лизали броню.

— Снаряд! — закричал с отчаянием Савелий и, откинув затылок затвора, вновь припал к казеннику, заглядывая в ствол. Рука нащупала рукоятку небольшого колеса и стала осторожно вертеть его — ствол поплыл влево, отыскивая цель.

Рядом возник штрафник Чудилин, протянул снаряд. Савелий задвинул его в казенник, закрыл крышку, оглянулся.

Возле двух орудий тоже возились солдаты и штрафники.

— Огонь! — крикнул Савелий.

Три орудия ударили разом.

Бронебойщики тоже стреляли. Целились, терпеливо выжидали и — выстрел… еще выстрел! Дымная гарь ползла над окопами, над полем.

Припав к пулемету, Глымов давил на гашетку, глаза прикипели к прицелу. Метрах в двадцати от него безостановочно стучал еще один пулемет. Глымов покосился, увидел согнувшуюся за щитком фигуру отца Михаила. Глымов усмехнулся.

Вновь рявкнули батареи или, вернее, то, что от них осталось — три орудия.

Твердохлебов добрался до укрытия, где стоял ящик проводной связи. Связист, старший сержант, протянул ему трубку. Твердохлебов прохрипел:

— Шестой прибыл по вашему приказанию.

— Что у тебя там? — спросил голос генерала Лыкова.

— От батальона осталось человек пятьдесят, — ответил Твердохлебов.

— Танков много пожгли?

— Не считал… Штук сорок… может, и больше, все поле в дыму, трудно посчитать.

— Батареи работают?

— Работают. Капитан Бредунов тяжело ранен. От батарей осталось три орудия.

— Немец атакует?

— Сейчас нет. Отошли. Думаю, короткая передышка. Но обороняться мне нечем, и людей нет, — тяжело выговорил Твердохлебов.

— Они на полк Белянова сейчас перекинутся.

— А если на меня пойдут? — спросил Твердохлебов.

— Не канючь, Василь Степаныч. Через полчаса подойдет еще один артдивизион из резерва армии. Не слышу слов благодарности!

— Спасибо большое, гражданин генерал.

— Слушай, у тебя там священник воюет? Как он?

— Геройски воюет, гражданин генерал.

— Тут из-за него какая-то буза заварилась. Начальник особого отдела армии звонил, черт знает что! Откуда он у тебя взялся?

— Во Млынове сам прибился.

— Черт знает что… — повторил генерал Лыков.

Твердохлебов терпеливо молчал, ждал, что еще скажет генерал. Тот посопел в трубку:

— Он еще живой?

— Кто? — не понял Твердохлебов.

— Ну, священник твой?!

— Слава Богу еще жив.

— Ладно, комбат, держись.

— Будем держаться до последнего человека, гражданин генерал.

— Тебе не впервой, Твердохлебов! Ты только сам живой останься. Где я еще такого комбата найду? Ну, бывай!

Связь прервалась.

Твердохлебов кивнул связисту, вышел наружу и огляделся. Там, где стояли батареи, все было разворочено снарядными минными воронками. Трупы солдат попадались на глаза, куда ни посмотришь. Живые сидели в воронках, в окопчиках. Твердохлебов пошел вдоль линии окопов, искал глазами уцелевших солдат и шептал про себя:

— Три… пять… семь… двенадцать… четырнадцать… семнадцать… — Он остановился, огляделся по сторонам еще раз, пробормотал горестно и удивленно: — Неужто всего семнадцать осталось? От восьми сотен людей!.. Ох, беда, беда, ох, мамочка моя родная… Ох, ты…

Твердохлебов сел на бруствер окопа, уронил голову на грудь и словно окаменел. Холодный ветер гудел над полем, рассеивал черный дым войны. Но далеко справа, за горизонтом, слышалось тяжелое уханье боя — это немцы атаковали полк Белянова.

Савелий перетащил тяжело раненного Бредунова в неглубокий окопчик, стащил с себя гимнастерку, потом нижнюю рубаху и, разорвав ее на две полосы, кое-как перевязал кровоточащий живот капитана. У самого Савелия была перевязана голова.

— Пить… — тихо стонал Бредунов, — пи-и-ить…

— Сейчас… — Савелий вскочил и пошел к солдатам, сидевшим у орудия в свежей воронке. — Братцы, воды ни у кого нету? Капитан просит…

Штрафник Чудилин протянул ему большую флягу. Савелий вернулся обратно, приподнял голову Бредунова, поднес горлышко фляги ко рту. Вода полилась по пересохшим потрескавшимся губам, и Бредунов стал жадно пить. Потом попросил слабым голосом:

— Под голову подложи чего-нибудь.

Савелий пошарил глазами по сторонам, увидел снарядную гильзу, подложил ее под голову капитана, накрыв своей пилоткой. Бредунов глубоко вздохнул, глядя в небо, сказал:

— Тебя тоже ранило?

— Да ерунда! Осколком чуть зацепило.