Штрафбат

— Не зарекайтесь, голубчик, смертушка таких говорунов очень любит…

— Типун вам на язык с лошадиную голову! — огрызнулся с печи Муранов.

И вдруг за окном гармошка рванула озорную мелодию и девичий пронзительный голос отчаянно вскрикнул:

Парень девку уломал, девке целку поломал,
Коллективизация — эта операция!

Взорвался дружный хохот, и другой голос подхватил поспешно:

Девки больше не дают мужикам-бездельникам!
К нам приехал массовик во-о-от с таким затейником!

И снова раздался хохот, и чей-то голос зачастил еще быстрее:

Все вам, девочки, припевочки, а мне не до того —
Умер дедушка на бабушке, сдавал на ГТО!
И-и-их!

— Вот что вашему народу нужно, — пробурчал Муранов. — Одна похабщина.

То, что в жопе все давно, знали мы заранее,
Оттого корова наша все поет страдания!
Их-их! Ах-ах!

— А вот вам и оценка народом положения в стране, — сказал Дронский, когда частушка закончилась. — Как говорится, народ все видит и вслух говорит… только наши вожди слушать не умеют.

— Слышь, политические, — вновь заворочалась фигура на полу, — ежли трепаться не кончите, я точно на вас телегу накатаю в особый отдел, дождетесь…

Он не договорил — дверь распахнулась и в горницу ввалилась подвыпившая компания: девицы в цветастых длинных юбках, кофточках в горошек и черных плюшевых жакетках, с шелковыми шалями на плечах, а за ними — гармонист в фуражке, сдвинутой набекрень, а следом — целая толпа штрафников, с бутылками самогона в руках.

Веселья час и боль разлуки
Готов делить с тобой всегда.
Давай пожмем друг другу руки,
И в дальний путь на долгие года! —

проникновенно уверял девиц гармонист.

И тут нервы спавшего на полу окончательно не выдержали. Он сбросил шинель, схватил автомат и дал длинную очередь прямо в потолок, заорав истошно:

— Вы спать дадите, мать вашу в гроб, в могилу, в три печенки! Всех порешу, к едреной фене!

С потолка посыпалась штукатурка, завизжали, шарахнувшись назад, девицы, с глухим звоном разбилась бутыль самогона. Ругаясь и толкаясь, компания выбиралась из дома. В сенях возникла давка, кто-то хохотал, кто-то спрашивал:

— Откуда у вас такой чокнутый взялся?

— Да он не чокнутый, он — кастрированный!

— Тю, господи, этого еще не хватало! Немцы, что ли, его?

— Да нет, наши! С тех пор он, как женский пол видит, звереет сразу!

— А чего звереет-то?

— А как же — ведь око видит, а зуб неймет! — И теперь залились смехом сразу несколько голосов.

Любитель поспать замычал, заскрипел зубами и вдруг вскочил, бросился к окну, заорал во всю глотку:

— Чухонцев, подлюка, я тя в следующем же бою пристрелю за твои шуточки, понял! Я те покажу, кто кастрированный! Сволота!

Голоса удалялись, хотя смех слышался по-прежнему…

На окраине деревни выстроились в шеренгу семеро штрафников: ротный Антип Глымов, за ним — Леха Стира, Родион Светличный, Жора Точилин, Глеб Самохин, Павел Муранов и Степка Шутов. У каждого за спиной вещмешок, автомат, гранаты, на поясе висящие, как груши, запасные автоматные рожки и боевые ножи-кинжалы в деревянных ножнах, тяжелые фляги с водой. Поверх вещмешков привязаны каски, обтянутые маскировочной материей, и такой же материей обтянуты пилотки и сапоги.

Перед шеренгой стояли комбат Твердохлебов и начальник особого отдела майор Харченко.

— Штрафники, слушай внимательно! Кто хочет вернуть погоны, звание и доброе имя и вернуться в действующую армию с орденом на груди, тот добудет языка и доставит его за линию фронта. Важного языка. Который много знает. Кто с задания не вернется — будем считать без вести пропавшим, со всеми вытекающими последствиями. Но если кто из оставшихся в живых подтвердит факт гибели в бою, будем считать, что погибший умер коммунистом, и семья будет реабилитирована и восстановлена во всех правах. Так что если смерть, то обязательно на глазах товарищей! Чтоб могли документально подтвердить. Достаточно ясно излагаю?

Штрафники молчали.

— Вопросы будут? — спросил Твердохлебов.

— Почему группой командует Глымов? — спросил Павел Муранов. — Я по званию капитан Красной Армии…

— Ты лишен звания капитана Красной Армии приговором военного трибунала, — прервал его майор Харченко. — И на сегодняшний день ты, гражданин Муранов, рядовой штрафного батальона.

— Я полагал, гражданин майор…

— Полагаю здесь я, — резко оборвал Харченко. — И располагаю тоже я! И жаловаться на меня некому! Я для вас и Бог, и царь, и отец родной! Только в звании майора!

— Скоро обязательно полковником станете, — вежливо вставил Леха Стира.

— А там и до генерала недалеко, — добавил Жора Точилин.

— Отставить разговорчики! — прикрикнул Харченко.