Штрафбат в космосе. С Великой Отечественной – на Звездные войны

– Так вот… Бывало, мы сталкивались с деникинскими офицерскими батальонами. Крепко они дрались, ничего не скажу, немцы им и в подметки не годятся. Вцеплялись в нас, как овчарки. Впрочем, мы им не уступали.

Военпрокурор привык говорить четкими, рублеными фразами. Пригладив седой ежик на голове, он продолжил:

– Удивило меня тогда вот что. В атаку они шли все. Все! И штабс-капитаны, и даже полковники. Ну и прочие корнеты. А чем мы хуже? Да ничем. За нами, между прочим, передовая идеология и огромный военный опыт. Лично я ничего страшного в том, что буду подчиняться товарищу майору, как командиру батальона, не вижу. Невзирая на то, что у меня звезд больше. И товарищу ротному подчинюсь. А взводному – тем более. Так что, думаю, вопросов в этом нет, товарищ майор, – повернулся он к командиру батальона. – Приказы будем выполнять.

Если и были несогласные с позицией прокурора, то они себя ничем не проявили, как ни старался углядеть нечто подобное Харченко.

Проголосовали снова единогласно.

Как Крупенников и думал, последний вопрос – о послевоенной судьбе СССР – обсуждали очень долго. В зале уже начали курить, и кондиционеры не справлялись с сизым папиросным, а то и откровенно махорочным дымом. Дебаты с первых же минут шли на повышенных тонах. Кто-то во всем винил того же Хрущева, кто-то считал, что Союз развалился исключительно из-за предательства «перестроечников» и участия западных разведок.

Спор внезапно разрешил тот самый старшина. Он снова вышел к президиуму и, волнуясь, заговорил:

– Вы, товарищи офицеры, только не ругайтеся, больно нехорошо это. Только вот я вам что скажу. У нас в автобате политрук был. Ну, то есть замполит по-нынешнему. Мы, когда к границам Германии-то подъехали, он, значит, нам и сказал. Вы, говорит, ребята особо там не насильничайте. Оно, мол, конечно, все понятно – у кого хату сожгли, у кого-то жинку или дочку в Германию проклятущую угнали. А тока все одно, не насильничайте немаков. Они, вить, тожа люди. А один из наших, тута его нет, в ответ: что ж ты, замполит, мне по ушам чешешь? Какие ж они люди-то? Сам же все видал!

Ну, замполит ему и говорит: так бабы-то с дитями германскими тут при чем? Ни при чем они! Всяко вроде прав замполит. А Микитка ему – что ж ты, товарищ замполит, в сорок первом мне талдычил о восстании пролетарском в Германии, а потом о том, что, мол, увидел немца – убей? А сейчас, значит, бабенку немецкую с дитем пожалеть надо? Как же так?

А замполит ему и отвечает: ты, грит, Микитка, умен в моторе, вот там и ковыряйся. А линию партии – блюди, грит, и исполняй без рассуждений. А иначе, мол, сам знаешь, кудой попасть можно. Так вот я что имею сказать, да к чему веду? Нас не больно-то допускали до рассуждений всяких. Сами там наверху понарешают, а нам кудыть? А нам тудыть, куда укажут. И балакать не моги. Вот оно, видать, всем и поднадоело. Ведь пошто Колчака победили? Потому как Ленина выбрали и за ним пошли. А вот пришло время, и не выбрали сыны да внуки наши капээсэсу – и кончился СССР. Больно уж там наверху завралися все. Зажирели. Красиво жить позахотели. Вот и плюнули сыны на всех. И верно, скажу вам, сделали! Пока товарищ Сталин был, мы ему верили. За Хрущева не скажу, не знам мы его. Кто уж кого там предал…

Старшина громко и горестно вздохнул и продолжил:

– Думаете, по мне колхозы не проехались? Еще как проехались. Ажно жить не хотелось. Но ить надо было? Надо. Поняли мы? Поняли. Пересилили себя. А потом чо надо стало? Да ничо не надо. Пожрать хотелось пожирнее да пожить красивше. Вот и вся правда. Звиняйте, что сумбуром сказал. Не приучены мы речи говорить.

– А в коммунисты все равно решил идти? – негромко и как-то даже смущенно спросил водителя особист.

– Решил, – твердо ответил старшина и погладил усы. А затем погладил свою единственную «отважную» медаль: – Ежели я сейчас в коммунисты не пойду, кто ж, окромя меня, страну-то защитит?

– Да какую страну-то? – выкрикнули из толпы.

– Советскую. Вот войну закончим, и попрошусь я домой вернуться. В сорок четвертый. Мне тут делать неча будет. А там жена осталася с дитятами. Вернусь и буду их по-правильному воспитывать. Чтобы снова такого непотребства с историей не вышло. Еще раз звиняйте.

И старшина, громко топая до блеска начищенными сапогами, пошел на свое место.

Слова его ошеломили батальон. В буквальном смысле ошеломили. Во-первых, этой резкой сермяжной правдой о причинах развала коммунистической идеологии. О зажиревших и зажравшихся к концу ХХ века бонзах из партийной элиты. А во-вторых? На самом деле, а почему бы и не вернуться потом в сорок четвертый? Смогли выдернуть оттуда, значит, смогут и туда вернуть! Будущее будущим, а домой-то хочется. Да и на Берлин поверженный поглядеть охота, и после войны будет, чем заняться…

С партсобрания офицеры расходились более чем задумчивыми.

– Обговорить надо с Автарком этот вопрос, – сказал Крупенников, укладываясь в койку.