Штрафбат

Поверх рясы на отце Михаиле была надета телогрейка, ноги в разношенных кирзовых сапогах. Из-под расстегнутой телогрейки сверкал большой крест на серебряной цепи. Вид он являл собой весьма живописный. Особенно когда запел с трагическим выражением лица:

Шутила ты безжалостно, жестоко,

А я рыдал, припав к твоей груди,

Но все прошло, а прошлое далеко,

Забудь его и прежних дней не жди!

Не жди же ты ни жалоб, ни упрека,

Не жди мольбы о ласках и любви.

Ведь все прошло, а прошлое далеко,

Забудь его и прежних дней не жди…

Отец Михаил прихлопнул струны ладонью и перестал петь. Ему дружно зааплодировали.

— Где ж ты так на гитаре бацать наблатыкался, святой отец? — восторженно спросил Леха Стира.

— На каком же мерзопакостном языке ты разговариваешь, заблудший сын мой, — поморщился отец Михаил.

— Как это? На русском! — пожал плечами Стира.

— О, несчастный русский язык, — вздохнул отец Михаил.

— А ты на каком трекаешь? — обиделся Стира. — Евангелие свое бубнил, ну ни хрена я не понял. Не пожелай жены ближнего! А если я желаю? Вот влюбился в жену ближнего и нет хода обратно — как тогда быть?

— Пойди и удавись, сын мой, — посоветовал священник.

— A-а, толком и сказать нечего! — обрадовался Стира. — Не пожелай добра ближнего! А я всю жизнь добром ближнего и кормлюсь, как тогда мне быть?

— Пойди и еще раз удавись, — усмехнулся отец Михаил. — Или, не ровен час, тебя удавят.

— Пусть попробуют, — тоже усмехнулся Стира, но усмешка была зловещая. — На всякую хитрую гайку есть болт с винтом…

— Ты стрелять-то умеешь, батюшка? — спросил артиллерист-лейтенант.

— Не тревожься, лейтенант. Еще Сергий Радонежский говорил, что православный монах всегда должен быть готов выступить на защиту отечества. Я, дорогой лейтенант, еще в Гражданскую стрелял.

— Ого! — улыбнулся лейтенант. — За кого же, за белых или за красных?

— За белых, естественно.

— Почему же «естественно»?

— Да потому что, товарищ лейтенант, красные священников стреляли аки бешеных собак. И вешали. К примеру, моего отца, священника, повесили прямо на звоннице. И церкви взрывали. И как вы думаете, за кого я должен был пойти воевать?

— Понятное дело… — Лейтенант озадаченно поскреб в затылке, глянул на солдат. — А потом как же вы?..

— Потом я ушел служить в церковь, где и служу по сию пору. Интересуетесь, почему меня не расстреляли или не посадили? Не всех же постреляли… кого-то Бог и миловал…

— Интересная биография, — усмехнулся лейтенант.

— Лучше сказать — поучительная, — ответил отец Михаил.

— Ничего, святой отец, — ободряюще проговорил ротный Балясин. — Тут есть биографии более поучительные.

— Такие кудрявые биографии, что тебе, святой отец, и не снились, — ухмыльнулся Леха Стира и достал из кармана затрепанную колоду карт. — Ну что, служивые, на досуге не грех и в картишки пошлепать. Кто желает под интерес?

— Под какой? — спросил кто-то из солдат.

— А чем богаты, тем и рады! Баночку тушеночки можно на банк поставить. Или пачечку махорочки. Мы все съедим и все выкурим, мы не гордые.

— Это если выиграешь, — сказал лейтенант.

— А кто садится проигрывать? — улыбался Леха Стира, тасуя карты. — Какой солдат не мечтает стать генералом?

— Ты-то что ставишь?

— А вот! — Леха извлек из кармана немецкую губную гармошку. — Трофей достался в бою! Гармошка всем на зависть!

— Э-э, была не была, дай карточку, — решился один из солдат.

— Ты дождешься, сын мой, в самом деле прокляну я тебя, — проговорил отец Михаил.

— Нам твои проклятия, святой папаша, что слону дробина, — парировал Леха Стира. — Игра — дело серьезное, и ты под руку не каркай.

И тут в укрытие заглянул капитан Бредунов.

— Во что это вы тут играете? Шеи я вам давно не мылил, гады! А ну, давай к орудиям, прицелы проверять! Снаряды таскать я за вас буду? Прохладная жизнь понравилась?! Щас жарко будет!

Штрафники и артиллеристы стали выбираться из укрытия.

Когда появился Савелий, Бредунов глазам своим не поверил:

— Цукерман! Ну дела! Что, до сих пор дуешься на меня? Это ты зря, Савелий, зря! Слушай, а ты с той медсестричкой… как ее? Света! Получилось с ней, а? По роже вижу, что получилось! А ты знаешь, этот госпиталь тут недалеко! Десять километров, село Дубравино. Вот наступление фрицев отобьем и съездим, а? Я ведь эту Галочку тоже отоварил! В порядке баба, любит это дело!

Савелий стоял перед капитаном, смотрел то в одну, то в другую сторону и разговаривать явно не хотел. А Бредунов не отставал, смеялся, хлопал Савелия по плечу, дергал за рукава шинели, заглядывал в лицо. И вдруг смеяться перестал, выражение лица сделалось жестким.

— Даже говорить не хочешь. Многовато в тебе говна, парень. Но мне плевать. А вот приказ не выполнишь, хвостом вильнешь — пристрелю на месте. Давай снаряды таскать, да поживей, Цукерман, поживей! И отвечать по форме!

И Савелий посмотрел ему прямо в глаза:

— Есть таскать снаряды, гражданин капитан!

Плоские снарядные ящики брали вдвоем и несли метров сто к орудиям. Отец Михаил таскал снаряды наравне со всеми, подоткнув за пояс полы длинной рясы.