Штрафбат

Часа через три вошли в небольшой захолустный городок: дворы с палисадниками, приземистые двух- и трехэтажные дома, а то и простые хаты-пятистенки в три окошка на улицу. Наверное, до войны это был уютный городишко, но теперь он являл собой зрелище ужасающее. От большинства домов остались одни развалины или стены с обгоревшими черными окнами, а вокруг — вырубленные сады, выломанные заборы, перекопанные улицы. Здесь и там валялись расплющенные танками пушки, лежали трупы солдат — наших и немцев, чернели скелеты танков.

Цепи штрафников медленно шли по улочкам, держа наготове автоматы, заглядывали во дворы. Из палисадника неожиданно выскочила курица и с кудахтаньем побежала через дорогу. Кто-то из штрафников вздрогнул, дал длинную очередь — курица подпрыгнула и повалилась на землю. Перья полетели в разные стороны. Штрафник кинулся к ней, поднял, стал запихивать в вещевой мешок, бормоча:

— Питательный будет бульончик…

И в это время из полуразрушенного дома простучала автоматная очередь, и штрафник упал на дорогу, так и не успев запихнуть в мешок свою курицу.

Тут же трое бойцов, шедших по другой стороне улицы, бросились на землю и открыли огонь из автоматов. Потом один вскочил, перебежал дорогу и швырнул в окно дома гранату, потом еще одну — вслед за взрывами из окна повалил черный дым, а затем раздались громкие голоса:

— Сдаемся! Сдаемся!

Из-за дома показались двое немцев с поднятыми руками. Они вышли через вырубленный палисадник на улииу, бросили автоматы на землю и снова подняли руки.

Один из штрафников вскинул свой автомат, но другой остановил его:

— Черт с ними. А то после скажут — зверствовали, пленных убивали.

Обрывками веревок немцам связали за спинами руки и погнали по улице впереди себя.

Группа Глымова, шла по другой улице, так же настороженно оглядываясь по сторонам. Проходили один дом за другим, и все они были пусты.

— Куды ж народ-то подевался? — недоуменно спрашивал Глымов. — Неужто всех перебили?

— Да небось в леса разбежались… Как бои начались, так и разбежались… — отвечал Леха Стира. — Слышь, Петрович, может, сюда заглянем? Глядишь, пожрать разживемся? — Стира указал на обгоревший, но все же целый дом с порушенным палисадником.

Они вошли в палисадник и увидели труп немецкого солдата. Стира деловито обшарил у него карманы, извлек зажигалку, пачку сигарет:

— Покурим, Петрович, лафа!

Морской пехотинец Олег Булыга, Савелий Цукерман и еще человек семь бойцов шли по третьей улочке, узкой, заросшей кустами сирени.

— Ну, быть такого не может, чтоб во всем этом тухлом городишке самогонкой не разжиться, а, Савелий, как считаешь? — говорил Булыга.

— Не знаю… вообще-то где-то должна быть…

— Ты, Савелий, держись Булыгу, будешь сыт-пьян и нос в табаке.

— А я не курю, — усмехнулся Савелий.

— Я курю. Я… — торопливо вставил боец, шедший сзади них.

— Ни немцев не видать, ни жителей, тьфу, — сплюнул Булыга. — Щас бы поросеночка поймать… или курочку… С голодухи живот к спине прилип.

Булыга пригляделся к окнам небольшого домика в глубине палисадника, обернулся:

— Двигайте дальше, я догоню, — и нырнул в заросли сирени.

— Что там? — спросил Савелий, остановившись.

И еще один штрафник, молодой парень, остановился, вопросительно глядя на Савелия:

— Он чего, в дом пошел?

— Проверить хочет… — ответил Савелий.

Олег Булыга, держа автомат наперевес, вошел в дом, миновал сени и оказался в маленькой горнице. Никого. Только покосившийся, без одной ножки стол, разбитая посуда на полу, да какое-то тряпье разбросано в беспорядке. Булыга потянул носом воздух, вышел из дома, обогнул его, осторожно ступая.

Почти вплотную к дому стоял хлев для коровы и телят. И тут никого — лишь засохший навоз, сорванная калитка, остатки сена наверху, дырявая крыша.

И вдруг в сене кто-то зашевелился. Булыга вскинул автомат:

— Хенде хох! Вылазь, сучара, или стреляю.

— Не надо, дяденька… — раздался тонкий девичий голосок, и из сена выглянула девушка лет шестнадцати, в ситцевом платьице и черном суконном пиджачке.

— А ну, слазь! — скомандовал Булыга, направляя на нее автомат.

Девушка стала спускаться по шаткой лесенке. Булыга смотрел снизу вверх, видел мелькающие голые ноги, худые белые бедра, а дальше — тревожащая сладкая глубина. Булыга проглотил слюну, усмехнулся.

Девушка спустилась и стояла теперь перед ним, обсыпанная сеном, светловолосая, с яркими синими глазами и пухлыми, еще детскими губами.

— Как звать? — спросил Булыга, отводя автомат и придвигаясь ближе.

— Зоя…

— Родители где?

— Не знаю… как бой начался, все побегли кто куда… Может, в погребе хоронятся.

— Ишь ты какая… синеглазая… — Булыга погладил ее по острому плечу, по тонкой шее и вдруг обнял за талию, прижал к себе, стал целовать в губы, повалил на землю прямо у лестницы.

— Не надо, дяденька… ой, что вы делаете… ой, не надо… дяденька, миленький, не надо…

Девушка отчаянно сопротивлялась, кулачками била Булыгу в грудь, по лицу, но движения его были мощны и неумолимы, и девушка сдалась, тихо заплакала, простонала:

— О-о-ой… что ж вы делаете… о-ой…