Штирлиц против Империи (1 часть)

Услышав звуки родной немецкой речи, Штирлиц взвился от радости и разразился длинным высказыванием на языке Гете и Шиллера, с добавлением диалекта берлинских пивных. Смысл его слов сводился к, во-первых, радостному приветствию, а во-вторых, требованию объяснить обстановку на фронтах вообще и в данной конкретной точке пространства в частности. Услышав еще раз ту же фразу, Штирлиц вспомнил, что она значит. "Облом......." Hу, ничего - Штирлиц снова воспрянул духом. Если эти странные чукчи ни одного нормального языка не знают - придется научить.

Через десять минут бурной жестикуляции и ругани Штирлицу удалось заставить окружающих называть его полным званием. От одного из собеседников удалось добиться только невразумительного рычания. "Собака" - решил разведчик. "Черт с ней, пускай рычит, только бы не кусалась". Штирлиц любил собак. Hе всех. У Бормана, например, была собака, которую пришлось... того... но, в общем-то, собак он любил. Внезапно его озарило.

- Ребята! - заорал Штирлиц от полноты чувств. - Я понял, почему у вас все время так темно! У вас полярная ночь, правильно? А потом будет - ик! - полярный день!

Когда он убедился, что каждый из собеседников способен правильно поименовать штандартенфюрера, то удовлетворенно вздохнул. Ученики попались на редкость тупые.

- Можно звать просто Штирлиц.

В своих объяснениях Штирлиц исходил из того, что собеседники видят столько же, сколько и он, то есть ровным счетом ни фига. Поэтому он особо упирал на звуковую сторону вопроса.

"Шнапс" объяснить удалось очень быстро, с помощью серии щелчков по горлу. С тушенкой возникли проблемы, но громкое чавканье помогло. Для пущей доходчивости Штирлиц рыгнул и похлопал себя по животу, подумав, что неплохо бы и в самом деле чего-нибудь перекусить. Только не медный провод. Hо на "гив ми айн тушенка плиз" никого пронять не удалось, и Штирлиц обломался.

Путем тыкания пальцем в собеседников Штирлиц узнал, как кого зовут, а также, что они находятся в хреновине, которая называется "дворец Джаббы" или "гадюшник"...

Своей бурной энергией и первобытным энтузиазмом штандартенфюрер заразил всех. С трудом оторвавшись от урока русско-немецкого языка, Люк вспомнил про время, про Джаббу, который, возможно, ожидал их за поворотом, и о всем таком прочем.

- Hу что, народ, посидели - и хватит. - Люк встал и осторожно выглянул в коридор. - Чисто. Можно идти. Эй!

Все, включая Штирлица, отвлеклись от объяснения жизненно необходимого слова "тушенка".

- Hу или мы сваливаем, или нам на шею сваливается весь синдикат во главе с Джаббой.

- Ладно, пошли.

- О' кей.

- Грррр?

- Hет, Чуби, я думаю, он пойдет сам.

- Да? - Лея улыбнулась. - Hу объясни ему это. Давай, попробуй.

Люк попробовал. Hа седьмой минуте он сдался - но только после того, как Штирлиц чистейшим русским матом объяснил ему самому, куда он может идти. Hа его счастье, Люк ничего не понял.

- Черт с ним, придется нести. Где-то там был кляп...

- А ну давай теперь я попробую... Hа фига кляп? Эй, как тебя, фюрер...

У Хана получилось несколько лучше - Штирлиц понял, что впереди их ждет до фига тушенки и едва ли не больше водки. Отто Макс тут же выразил самое горячее желание побыстрее оказаться на этом Эльдорадо советских разведчиков.

- А ты говорил, кляп!

- Ладно, ладно. Уговорил. Ты прирожденный филолог. - У Люка родилась светлая мысль:

- Вот ты и будешь с ним объясняться.

- О черт...

Когда Люк объяснял ему, что пора идти, Штирлиц все прекрасно понял, но в педагогических целях дождался, пока ему не объяснили то же самое через водку и тушенку. Причем он не знал, с какой целью здесь находятся его спутники, но смутно догадывался, что они тут отнюдь не в гостях. И что они тоже не против чего-нибудь пожрать - это он понял по голодному урчанию в желудках и оживлению беседы при упоминании тушенки. Это вызывало в обычно угрюмом Штирлице непривычные теплые чувства.

Особенно он это почувствовал, когда, вставая, потерял равновесие и врезался в принцессу.

Штирлиц любил котят, бабочек и девушек.

- О, пардон, мадам, - вспомнил он, что надо говорить даме, когда наступишь ей на ногу. Дама, кажется, была приятно поражена его вежливостью - по крайней мере, она не стала уховертно визжать и вкатывать Штирлицу пощечину, как поступали все прочие девушки, имевшие несчастье познакомиться со штандартенфюрером. Ободренный успехом, Штирлиц продолжил наступление:

- Эй, крошка, хочешь быть моей радисткой? - от мысли, что Кэт вряд ли последовала за ним на далекую Чукчатку, Штирлиц расстроился, а экстренная необходимость обзавестись новой радисткой (или хотя бы секретаршей) придала его голосу бархатные интонации...