Штирлиц, он же Исаев

И всю ночь за домом Неуманна продолжали наблюдать. Продолжали наблюдение и утром следующего дня: Роман рассчитал, что если теперь, имея в руках шелковку, Неуманн не поедет с утра в министерство – а ездил он туда крайне редко, только в экстраординарных случаях, – тогда вербовку можно считать состоявшейся. Он допускал и случайность: вдруг министр вызовет Неуманна по какому-то делу, вдруг там назначено совещание или надо получить визу в иностранном департаменте; все это Роман учитывал, но ему обещали помощь эстонские друзья, – у Виктора были свои люди в министерстве, которые могли посмотреть за Неуманном даже там, в святая святых тайной полиции.

«Связь получил, – писал в ответе Всеволод. – Заявил Неуманну, что готов давать показания лишь после встречи с третьим секретарем польского посольства Мареком Янгом».

21. В Сибири

Владимир Александрович Владимиров принудил Осипа Шелехеса пойти в ЧК и добиться откомандирования Нины в его распоряжение еще на две недели.

– Она контрой занимается, а не библиотеками, – отбивался Шелехес.

– Библиотека, Осип, и важнее, и подчас страшнее любой контры. Библиотека – это книги…

– Да какому сейчас черту книги нужны?! Беляки в тайге людей бьют, а ты – книги?

– Ты хоть раз в библиотеке занимался?

– Когда мне? Нас забрали с Федей – это средний у нас братишка, – когда мне тринадцать лет было. Мы экс сделали, деньги были для типографии нужны. А потом нелегалка – как тут учиться, я ж газету распространял, курьерил в Прагу. После революции попросился в комвуз, откомандировали на курсы при Тобольском университете, а белые пришли, меня сдали в контрразведку. Мне там, – он рассмеялся, – знаешь какую библиотеку прописали! Два офицера – трезвые, главное дело – ребра выворачивали…

– То есть как?

– Чего «как»? Раздели, ноги рельсом придавили, руки связали, на голову сапогом – видишь, рожа у меня с тех пор кривая – и руками ребра вытягивали. Три штуки у меня поломанные, как погоде меняться – болят изнутри, страх…

Шелехес расстегнул френч и задрал желтоватую, грубого полотна исподнюю рубаху.

– Не надо, – попросил Владимиров и зажмурился, – закрой.

– Я когда против интеллигентов митингую, – рассмеялся Осип, – и они меня одолевают, а рабочая масса начинает хихишки против меня строить – сразу бок свой сую: вот, говорю, как они спорят, если ихняя сила! Это без промаха. Потом этих интеллигентов отбивать приходится!

– И ты убежден, что это честно?

– А чего? Я ж не чужой раной козыряю.

– Не в этом суть. Оппонента надо бить логикой, лишенной эмоций. А у нас ведь в России глубина ценится превыше всего. К чему я все это? К тому, что Ульянов дал вам программу: учиться надо, Осип, учиться.

– А почему это ты Ильича назвал Ульяновым?

– Я привык к этому по годам совместной эмиграции…

– Смотри… Если чего против него имеешь – пристрелю и еще на труп приплюну.

– Ты его когда-нибудь видел?

– Нет.

– А откуда в тебе такая к нему любовь?

– Потому что он – Ленин.

– Ты его читал?

– Речи читал на съездах. «Государство и революция» читал, «Что делать?»…

– «Материализм и эмпириокритицизм», «Аграрный вопрос в России в конце девятнадцатого века»?

– Это пока не осилил.

Владимиров поманил Шелехеса пальцем. Тот настороженно приблизился к старику.

– Позор тебе, – шепотом сказал Владимир Александрович, – и стыд…

– Я уж думал, ты контру хочешь пропаганднуть, – усмехнулся Осип.

– Скажи, как ты будешь объяснять, если тебя спросят на диспуте в присутствии массы слушателей: «Меня не удовлетворяет ваш ответ – я люблю Ленина, потому что он Ленин. Это обратная сторона религии, на новый, правда, манер». Что ты на это ответишь?

– Если в присутствии рабочей массы, то, конечно, расстреливать за такой вопрос неудобно… Один на один – прибил бы… А если масса сидит, я так отвечу: «Эх ты, гад ползучий! И как у тебя язык поворачивается такое говорить! Враг трудящихся ты после этих слов!» Овация слушателей! Что – нет?!

– Нет, – покачал головой Владимиров. – Я бы ответил иначе. Я бы сказал: «Уважаемые оппоненты, товарищи…»

– Какие они уважаемые? Контра. Говори – «граждане»!