Штабс-ротмистр

Княжна, сидевшая напротив Тышкевича через проход, пребывала в трансе около полутора часов, объём передаваемого был изрядно велик. Некоторые страницы из папки он велел ей запомнить и отправить полностью.

Вынырнув из глубин тонкого мира, Львова посмотрела на штабс-ротмистра несколько затуманенным взором.

— Моя роль сыграна в этой истории, господин штабс-ротмистр?

Поскольку сыщик, монах и арестант запросто могли не спать, а просто сидеть неподвижно и молча, она обращалась официально. Соответственно, имя «Анастасия» не звучало вслух.

Как и не прозвучал, но был совершенно понятен подтекст: мы расстаёмся? Наверно, навсегда?

— Боюсь, что да, сударыня. Нет оснований не верить Искрову. Если крепость в Санта-Монике действительно столь охраняема, не вижу смысла пытаться действовать партизанской командой. Иначе летели бы на юг. А коль выделят казачью сотню или две, там точно будут связисты, приученные к бою. Вас же не хочу подвергать опасности. Даже этот вояж не обошёлся без эксцессов, вспомните Хвостицына.

— То есть я останусь с вице-губернатором. Что же… Надеюсь, светская жизнь с приёмами и балами в Ново-Йорке не будет столь скучна как в Торжке и Москве.

Граф медлил. Настала самая подходящая минута, чтобы вымолвить… ну хотя бы полупризнание, выходящее за рамки служебных отношений. Или дружеских, часто возникающих во время службы.

Даже чистая вежливость предписывала произнести комплимент: мне будет не хватать вас, княжна, ибо мало кто так поддерживал меня в столь трудном и щекотливом деле.

Но выразить симпатию в обтекаемой фразе было немыслимо, потому что искреннюю теплоту не хотелось прятать за казённой благодарностью. Поэтому, так и не придумав подходящих слов, он сложил документы в папку и теперь только теребил завязки.

Его смущение она поняла верно.

— Вижу, вы хотите и не решаетесь сказать, что предпочли бы ещё раз встретить меня, а вас сдерживают непреодолимые сословные границы между великокняжеской дочкой и простым графом из белорусских уездов.

— Как вы правы…

— Если будете столь же нерешительны при штурме Санта-Катарины, не завидую вам. Виктор Сергеевич! Выше нос. Ваше назначение к Горчакову не обязательно закончится с завершением дела о польском пришельце. Я обещаю ждать в Ново-Йорке, и обязательно станцуем круг вальса без риска подставить вас под вызов на дуэль от моих русских поклонников, вдохновлённых происками матушки.

Он перегнулся через проход и прильнул губами к её пальцам. На большее, естественно, не решился.

Львова улыбнулась. Убрав руку, отвернулась и смотрела в окно.

Воздушный пузырь, наполненный гелием, плыл довольно-таки низко — не выше полуверсты над землёй. В иллюминаторе проплывали многочисленные жёлтые огоньки уличных масляных фонарей. Чем ближе к побережью, тем плотнее жили в Америке, городки встречались часто. А также железнодорожные пути и станции. Паровозики, освещавшие себе путь парой сравнительно ярких фонарей, тащили освещенные вагоны и из вышины казались игрушечными. Если папка получит ход, скоро паровики исчезнут, уступив место электрической или дизельной технике… Сколько всего изменится!

Не имея возможности обнять Львову, прижимал к себе бесценные бумаги в оболочке из буйволиной кожи и с целыми тремя парами завязок, будто Джон Морган предполагал, что документам предстоит попасть в переделку.

Сын промышленного магната не ошибся.

Сквозь сон, одолевший через пару часов после вылета, Тышкевич вдруг уловил несколько хлопков. Затем корабль встряхнуло.

Он открыл глаза и увидел: впереди в полу, прямо между сиденьями около Пантнелеева, возникла дыра. Нечто пробило гондолу навылет, продырявив и потолок пассажирского салона.

Шипел уходящий гелий, а воздушный корабль получил дифферент на корму.

— Княжна! Нападение! Немедленно проснитесь и активируйте защиты! Я к пилотам!

По пути он тряхнул Пантелеева, приказав позаботиться о Сэвидже и шотландце. Опоздал с предупреждением — О’Коннор уже получил своё и отчаянно хрипел, пуская красные пузыри.

В пилотской кабине пахло кровью как на скотобойне. В полу зияли пробоины, в одну из них стекала кровь капитана.

Тышкевич, усилив руки толикой Энергии, выдернул тело лётчика из левого кресла и уселся сам. Как только труп перестал давить на ручку управления, дирижабль выровнялся в горизонталь.

Знаний или навыков управления воздушным судном в «девятке» не прививали, но сейчас об этом поздно было сожалеть. Граф тронул плетения перевода и прочитал английские надписи на рукоятках, лихорадочно соображая — что делать.

Перво-наперво — рычажки оборотов обоих двигателей до упора вперёд. Не важно, на Энергии они или на бензине, нужно пришпорить аппарат и выйти из зоны обстрела.

Дирижабль ускорился, но продолжал терять высоту.

Тышкевич глянул в носовое окошко, обращённое вниз. Только рассвело, они плыли над мощёной дорогой, проложенной между лесными массивами. Впереди виднелся большой город, наверно — уже Ново-Йорк. Хуже всего, по дороге катило авто, не удаляясь и не опережая обречённый дирижабль.

Над автомобилем мелькнула вспышка, что-то пронеслось перед гондолой, продырявив переднюю часть баллона.