ШРАМ: ОБРЕТЕНИЕ АДА

После обеда прибежал солдат — караульный и доложил, глядя в пол:

— Джина Кролл умерла.

Комаров молча встал и быстро прошел мимо солдата в исследовательский бокс. Женщина-зомби лежала на полу, уткнувшись головой в угол. В том, что аномальная жизнь уже покинула ее иссохшее тело, ученый не сомневался: хватило и одного взгляда, поэтому Комаров без колебаний вошел в клетку, присел рядом с трупом.

Только тут ему в глаза бросилось, что тело лежит как-то неестественно, а голова вывернута под практически прямым углом к плечам. Нескольких секунд Комарову хватило, чтобы понять простое — Джине Кролл просто и без затей свернули шею, причем не просто, а перекрутив фактически на два оборота, чтобы гарантированно порвать и спинной мозг. Это убивало или, по крайней мере, обездвиживало даже зомби с их феноменальной жизнеспособностью.

Комаров медленно распрямился, подошел вплотную к стоявшему рядом Литвинову.

— Кто это сделал, майор?

— Не могу знать, — бесстрастно ответил тот.

Ученый медленно, с расстановкой, чеканя каждую букву, произнес:

— Ей свернули шею. Никто из сотрудников на такое бы не решился, хотя бы из элементарного страха. Ее убили ваши люди. Кто и зачем?

— Не могу знать, — повторил Литвинов.

«Врешь, козел в погонах, — с тупой, отстраненной ненавистью подумал Комаров, наблюдая за каменным лицом майора. — Врешь. Пересрались и ты сам, и люди твои. Вам дай волю, вы бы и меня, и всех тут перестреляли. Да и друг друга заодно. Вы, как крысы, боитесь Зоны, боитесь того, что она легко может с вами сделать, вот и готовы убивать всех, кто отличается от людей. Палачи. Вам бы все на курок жать и шеи ломать»

— Хорошо, майор, — вслух сказал начальник полевой лаборатории, — Вопросов к вам не имею. Меры приму позднее.

Литвинов молча удалился, забрав с собой и бойцов охраны. Труп Джины унесли двое сотрудников. Наверное, на вскрытие, да и черт с ними, пусть делают что хотят. Вечером Комаров заперся у себя в комнате жилого сектора и, достав бутылку армянского коньяка из личного НЗ, в одиночку напился в стельку, глотая крепкий напиток целыми стаканами. Потом, заблевав пол и кровать, благополучно уснул среди учиненного им свинства.

Впрочем, никто его не тревожил.

…Он снова был там. В этом тесном, мрачном, душном, стискивающем сердце и душу коридоре, стены которого, казалось, почти материально эманировали накопившимся в нем, загустевшим злом. Эта энергетическая тьма слепила сильнее отсутствия простого света. Легкие упрямо качали взад-вперед, вдох за вдохом затхлый и какой-то гнилой воздух. Но самое страшное было вовсе не в самом коридоре.

Ноги, совершенно не подчиняясь уже воле хозяина, несли тело человека вперед и вперед, шаг за шагом. Их обладатель тщетно пытался справиться с вышедшими из-под его власти конечностями, делая невидимые, но титанические усилия, чтобы просто остановиться, упасть на бетонный пол, или, что еще лучше, просто достать из кобуры пистолет, взвести курок, нацелить оружие себе в висок и нажать на спуск. Это бы и оказалось лучшим выходом, так как спасения из этого суррогата преисподней не предвиделось. Бежать некуда, да и нет возможности этого сделать. А ноги все идут и идут, сами по себе, гораздо лучше самого их хозяина зная, что им предстоит делать. Их шаг легок и непринужден, как на прогулке. Левой-правой, левой-правой. Сворот в отрог коридора, мимо каких-то металлических контейнеров, потом в проход, мимо распахнутой массивной стальной двери. И спуск по пандусу вниз, в разверстые недра ада.

Очень хочется кричать, но гортань, язык парализованы, пересохшие, как губка, не могут исторгнуть ни звука, кроме свистящего, ровного дыхания. Даже веки не в состоянии моргнуть, смочить собой страдающую роговицу глаза. Человеческий организм парализован, слепо и безоглядно подчинен убийственной, неумолимой мощи чужой власти. Страх затапливает сознание, мозг, оплавленный невыносимым ужасом, ежесекундно умирает, разлагается, рвется на куски и обращается в прах. Нет ни одной связной мысли, все утоплено в водопаде ужаса.

А ноги идут и идут. И ни-че-го нельзя с этим сделать. Еще сворот. И еще. Под потолком изредка попадаются тускло светящиеся галогеновые лампы, некоторые из них аритмично мерцают, но неясно, то ли это они пульсируют источаемым светом, то ли сознание уже отказывается ровно и стабильно воспринимать реальность.

В ноздри ударяет липкая вонь прели и гнили, немытого полуживого тела и разлагающегося мяса. В голове тонким буравом, ввинчиваясь прямо в мозг, нарастает противный монотонный писк и свист. Что это? Никто не знает. То, что происходит сейчас, не положено, не должно чувствовать и знать ни одному человеку и вообще живому созданию. Но это есть.