Шрам

Они долго что-то записывали с моих слов, заносили сведения в свои бланки, потом перешли к сестре Мериопе и задали ей те же вопросы. Они не делают различий между лингвистом и монахиней, кивают, уточняют.

Почему они не отобрали у нас наши вещи? Почему они не сорвали с меня драгоценности, не изнасиловали, не зарезали? Они говорят, что нам запрещено иметь при себе оружие, книги и деньги, – все остальное можно оставить при себе, – они обыскивают наши сундуки (не очень тщательно), достают оттуда кинжалы, банкноты, книги, пачкают мою одежду, но больше ничего не забирают. Они оставляют письма, сапоги, картинки и всякое барахло.

Я прошу оставить мне книги. Я не могу отдать их вам, не забирайте их у меня, они мои, некоторые из них я сама и написала, и они оставляют мне блокнот, но все печатное – рассказы, учебники, роман – забирают. Без всяких разговоров. На них не производит никакого впечатления, когда я говорю, что Б. Хладовин – это я. Они забирают мои сочинения.

И я понятия не имею зачем. Никак не могу понять, какова их цель.

Сестра Мериопа сидит и молится, бормочет свои священные суры, а я удивляюсь и радуюсь тому, что она не плачет.

Они держат нас взаперти, приходят время от времени с чаем и едой. Ни грубые, ни любезные – безразличные, как служители в зоопарке. Мне приспичило, сообщаю я им. Я сильно стучу в дверь, докладываю, что мне нужно в туалет, и выглядываю из дверей, но охранник в моем коридоре кричит, чтобы я убиралась назад в каюту, и приносит мне ведро, на которое с ужасом смотрит сестра Мериопа. Но мне все равно, я ему соврала, я хотела найти Иоганнеса или Фенека. Я хочу знать, что происходит в других местах.

Повсюду слышны шаги и ленивые разговоры на языке, который я почти понимаю. «Северо-северо-восток», «Другая сторона палубы», «Правда? Я не знал», «Куда девался Его Заступничество?», а потом еще какие-то совсем малопонятные слова.

В иллюминаторе над моей головой не видно ничего, кроме срываемых ветром брызг, мрака над нами и под нами. Я курю одну сигариллу за другой.

Когда у меня кончаются сигариллы, я ложусь на спину и понимаю, что вовсе не жду смерти, что я не верю в свою скорую смерть, я жду чего-то другого.

Прибыть на место. Понять. Оказаться в пункте моего назначения.

Глядя на ярко раскрашенный закат, я с удивлением понимаю, что закрываю глаза, что я неимоверно устала и, боги милосердные, неужели? Неужели это правда. Неужели я и в самом деле сейчас усну, я

сплю