Шпион судьбу не выбирает

Предполагается, что я выполню его поручение играючи, между прочим, во время посещения одного из парижских храмов Культуры. С точки зрения разведки, все парижские храмы искусств очень удобны для проверки, есть ли за тобой «хвост». Там много эскалаторов и переходов, тупиков и террас, что помогает очень легко выявить слежку, да и осуществить моментальную передачу тоже труда не составляет. Стоишь себе, любуешься занюханной картиной какого-нибудь бесштанного алкоголика, представителя авангардизма начала ХХ века, и, незаметно сделав шаг в сторону, получаешь вожделенный сверток. В общем, мне надо, как говорят профессионалы, «в одно касание» встретиться с некой дамой, специально для этого прилетающей в Париж из Штатов. Подозреваю, что выбор руководства внешней разведки и моей родной ФСБ пал на меня не только потому, что у меня отличный английский, максимально приближенный к американскому, рост и выправка сержанта-сверхсрочника из Вест-Пойнт, но и моя неистребимая тяга к прекрасному полу, который обречен отвечать мне взаимностью…

Дело предстоит плевое: забрать-отдать. Всего-то! Но когда тебе уже за шестьдесят, то за каждым столбом, в каждой проезжающей мимо машине тебе чудятся вражеские контрразведчики, вооруженные наручниками. Они звонят по мне! Вся эта мура лезет мне в голову во время осмотра Лувра, я пытаюсь от нее избавиться и оживляю в памяти бородатый анекдот об американце из Техаса, приехавшем на экскурсию в Париж: «Вы знаете, — рассказывает он своим друзьям по возвращении на родину, — я осмотрел Лувр за пятнадцать минут» — «Как вам это удалось?» — «Вы же знаете, как быстро я хожу!»

…Закрытая пуленепробиваемым стеклом мужиковатая Мона Лиза, исполненная великим Леонардо да Винчи так, будто писал он ее, глядя на свое отражение в зеркале, не вызывает никаких эмоций. И что только находят в ней толпы японцев, постоянно окружающих этот застекленный шедевр? А может, только они и находят, а мы, европейцы, нет?

Холодный мрамор Венеры Милосской, наоборот, греет душу, но на ум идет не возвышенное, а приземленное: «В нашем российском правительстве крала бы даже Венера Милосская, если бы у нее были руки». Присмотревшись, я замечаю диспропорцию между головой Венеры и ее торсом, не говоря уж о пышной заднице, и вновь разочарованный иду прочь. Честно говоря, в изысканных дворах Лувра дышится легче, и можно долго рассматривать Двор Наполеона и стеклянные пирамиды, чувствуя себя молодым Бонапартом. В зале сфинксов я восхищаюсь украденными им в Египте образцами, чувствуя себя загадочным сфинксом. В склепе Лувра я гремлю костями, в зале манежа хочется превратиться в жеребца — эх, я бы им показал, этим парижским кобылкам! На память приходит вчерашнее посещение «Мулен Руж». Уж как там крашенные блондинки-кобылки задирают ноги, так просто «и-го-го»!

Хочется с ногами влезть в шедевр Делакруа, в картину «Свобода», стать ближе к полуголой бабе, которая с винтовкой и с флагом убегает с баррикады от развязного Гавроша. Похоже, что этот проходимец овладевает бабами исподтишка, дождавшись, когда они окончательно захмелеют и заснут в укромном уголке таверны. В промежутках он появляется на баррикадах в жилетке и бухает в воздух из пистолета. Очевидно, за этим делом его и подсмотрел Эжен Делакруа, незаконнорожденный сын великого дипломата-пройдохи и неуемного бабника Талейрана…

«Лувр — не наш Эрмитаж, у нас — богаче!» — мысленно выношу я вердикт и выхожу на площадь, забитую туристами.

Суматошно мелькают видеокамеры и фотоаппараты. Греются на солнышке прикормленные голуби, которых хочется поджарить и сожрать. Кстати, нигде в Париже такого блюда не найти, одни разговоры. Может, во времена старика Хема и Скотта Фитцджеральда что-то и было, но сейчас…

Какой-то старичок богемного вида, выйдя из туалета и напрочь игнорируя присутствие дам, самозабвенно застегивает ширинку. Я воочию убеждаюсь, что наши враги лгут, утверждая, что по этому признаку можно вычислить русских разведчиков. Да и где они, русские разведчики? Кроме меня — никого…

Медленно тащусь по Тюильри. Резиденция французских королей была предана огню активистами Парижской Коммуны, а теперь на революционном пепелище разбит сад.

Едва живой выхожу на Пляс де ла Конкорд, автобусы и автомобили лезут друг на друга — где же хваленая французская галантность? Тут было бы совсем неуютно, если бы на тротуарах не потрескивали весело жарящиеся каштаны, не разносился горький запах кофе, смешанный с ароматом дорогих французских духов и зловонием затхлой кухни, и… не группа туристов из категории «новых» русских. Я узнаю их, даже если они во всем от Версаче, Гуччи или Кардена. Гид рассказывает, что установленный в центре площади обелиск посвящен египетскому фараону Рамзесу Первому. Из толпы следует вопрос: «А чего это фараон, в натуре, решил в Париж приехать, типа, парижанок хотел пощупать за попки?»