Шпион

Он не был похож на фанзу. Нигде Ти-Суеви не видел там ни палочек для еды, ни очага, ни нар, и Натка ела мясо одной только железной вилкой. При этом всех старших, даже и отца своего, шкипера Миронова, Натка называла на «ты». И он не сердился за это. Он брал ее двумя пальцами за щеки, а третьим нажимал на нос, и оба при этом смеялись.

Да, все было удивительным в этом русском доме!

Ти-Суеви оглянулся на него в третий раз и стал подниматься по тропинке на лесистую сопку.

Он шел меж кустов по ползучим травам, цеплявшимся за одежду при каждом его шаге.

И когда поднялся наверх, было уже настоящее утро. Ветер внезапно уснул. Наступила тишина.

И Ти-Суеви показалось, будто слышно стало, как шагает туман по кустам, как шуршит он, как трясет жесткими листьями.

А внизу, под ногами Ти-Суеви, курился после дождя океан.

II. Прокаженный мальчик все время молчит

Ти-Суеви вошел в тайгу. Он спустился в Фазанью падь и снова поднялся на другую сопку, где лес был сумрачный и ели так же широки, как кедры. На ветвях их висели капли дождя и не падали вниз.

Ти-Суеви шел не торопясь и, чтобы не было скучно в пути, громко бранил толстые корни, улегшиеся посреди дороги, или свистом отвечал на свист белок, или кидал мягкие шишки в траву, где с зари до полудня паслись и хлопали крыльями ушастые фазаны.

Ти-Суеви никогда не скучал, идя по этой дороге, хотя никого не встречал на ней, кроме прокаженных. Они иногда украдкой, таясь от врача, собирали в лесу малину.

Их Ти-Суеви обходил. Но, зная, как не любят они людей, показывающих перед ними свой страх, Ти-Суеви обходил их не очень далеко. Иногда он даже останавливался и смотрел им вслед.

И случалось, что прокаженный старик, всегда стоявший у ворот колонии, видя мальчика, смело идущего по дороге мимо, улыбался ему раздутыми от проказы губами. А Ти-Суеви издали кивал старику головой.

Но все же каждый раз, приближаясь к этому месту, Ти-Суеви испытывал страх. Мог же и ветер, пробегавший по деревьям, принести с собой проказу.

Но в это утро ветра не было, и среди молчания леса подавала свой голос только вода, бегущая по дну оврага.

Вдруг Ти-Суеви прислушался. Сквозь ровный шум ручья почудился ему звук приближающихся шагов.

Он прислонился к тонкому дереву. Это была молодая ольха, закачавшаяся под его тяжестью. Несколько капель, висевших на ее листьях, упало на затылок Ти-Суеви. От внезапного холода он присел на корточки. Это дало ему возможность скрыться в высокой траве и увидеть людей, спускавшихся с косогора на дорогу.

Их было двое: женщина, по-корейски одетая в белую одежду, и мальчик.

Они вышли на дорогу и огляделись вокруг.

Ти-Суеви смотрел на них с изумлением.

Женщину он узнал. То была старая Лихибон, жившая в Тазгоу одиноко. Но мальчика никогда не видел Ти-Суеви ни в своей, ни в чужой деревне. На нем была китайская хурьма, разорванная во многих местах.

Лицо его было темно от пота, ноги покрыты тиной, и грязь и тина виднелись даже на его висках. Он шел, должно быть, по болоту.

Мальчик был мал ростом, не выше самого Ти-Суеви.

Но странно: когда Ти-Суеви смотрел на его сухие ноги, то мальчик казался ему стариком, когда же смотрел на затылок, — мужчиной.

«Кто это?»

Ти-Суеви поднялся на ноги.

Снова тонкая ольха закачалась под его рукой, и на слабый шум ее листьев тотчас же обернулся мальчик.

Ти-Суеви увидел его глаза и отступил перед их взглядом. Это был взгляд маленькой гадюки.

— Не подходи! — крикнула Ти-Суеви женщина.

— Почему? — громко спросил Ти-Суеви.

— Проходи, проходи! — снова крикнула Лихибон. — Он прокаженный.

Но Ти-Суеви не тронулся с места. И мальчик шагнул к нему, размахивая длинными рукавами хурьмы, Лихибон схватила его за плечо.

— Отойди, — сказала она Ти-Суеви в третий раз. — Разве ты не видишь, что ветер дует в твою сторону?

Ти-Суеви снял свою шапку и заглянул в нее.

— Здесь, — сказал он старухе, — во всей тайге найдется не больше ветра, чем в моей шапке.

Тогда старуха начала браниться.

— Ты умрешь от проказы, — сказала она Ти-Суеви, — и мать твоя будет бояться тебя.

— Мать моя никого не боится, — сказал Ти-Суеви.

А мальчик все время молчал.

— Ты умрешь из-за своего упрямства, — повторила старуха, — и мать никогда не возьмет тебя ни за плечо, ни за руку.

Ти-Суеви рассмеялся и надел шапку. И старуха с мальчиком двинулась дальше, часто оглядываясь назад.

Ти-Суеви шел за ними следом. Он не бранил теперь толстых корней, улегшихся на лесной дороге, не свистел белкам, не кидал шишек в траву, где цвели уже голубые ирисы. Не напрасно ли растут они в этом глухом лесу? Их никто не видит.

Но Ти-Суеви не думал об этом. Другое занимало его — ему хотелось узнать, кто был этот мальчик, который, казалось, готов был убить его, не проронив при этом ни слова.

Ти-Суеви прожил на свете уже двенадцать лет.

Так прошли они еще полкилометра, пока впереди между черных стволов даурских елей не засветился вдруг белый забор.

Глубокий овраг, наполненный громом воды и шумом серебристых ясеней, отделял его от дороги.