Шопен

Миколай Шопен, отличавшийся предельной ясностью ума, обладал способностью трезво оценивать людей, подмечать эгоистические и чисто материальные причины их поступков. Он умел примиряться с совершившимися фактами и приспосабливаться к новым условиям. Думается, Миколай скептически относился к религии, хотя он никогда откровенно не говорил об этих материях, видимо не желая обижать жену. Выдержка, правда неточная, из Вольтера со ссылкой на произведение («Кандид») указывает на источник этого скептицизма, а может, и формирования всего образа его мыслей. Деловитое, весьма скрупулезное отношение к денежным делам просто-напросто объясняется его характером. Умение экономить поразительно: из преподавательского заработка и доходов от открытого им пансиона он сумел выкроить двадцать тысяч рублей, отданных в долг — разумеется, навечно, без отдачи — его кумиру Михалу Скарбеку. Жена и дети любят его, но невозможно отделаться от впечатления, что в этих отношениях уважение берет верх над любовью. И жена и дети немножечко побаиваются суховатого папу. Пани Юстына берет взаймы и предпочитает не говорить об этом мужу; лучше уж она обратится к пребывающему так далеко на чужбине и сверх меры работающему сыну — дома она не признается в этом финансовом преступлении. Можно себе представить, как солидный выходец из Лотарингии относился к таким легкомысленным поступкам, как делание долгов, да еще без всякой надежды на то, что их удастся отдать.

Его культура, как и вся буржуазная культура, по определению Ипполита Тэна, основывалась на «доверии к собственному рассудку и на культе практицизма, дел совершенно определенных». Отсюда и его умение приспосабливаться.

Воспитанный XVIII веком, Миколай Шопен и в музыкальных вкусах оставался верным своей эпохе: как и Фридрих II, покровитель Баха и творец прусского могущества, он игрывал на флейте. Удивления, однако, достойны его культура и интеллигентность, которые он выказал, оценив искусство сына, хотя оно, говоря строго, принадлежало уже совсем иной эпохе. Стало быть, Миколай Шопен не ограничивал свой умственный кругозор.

Разнообразные обстоятельства, казалось бы, позволяют сделать вывод, что отец Фридерика принадлежал к тогдашнему варшавскому масонству. По правде говоря, мало кто из выдающихся личностей эпохи «Польского королевства» не состоял в тайных сообществах. Шопен-отец наверняка принимал участие в собраниях кружков консервативного толка, поскольку политические его взгляды, которые он выражал в письмах сыну, отличаются совершеннейшим непониманием освободительного движения. Был ли сам Фридерик, масоном — этот вопрос остается открытым. Дружеские отношения с Войцехом Гжималой[15], с парижским банкиром Лео, казалось бы, намекают на это.

Сильная индивидуальность старого Шопена, отличного к тому же педагога, сумевшего держать в руках вверенных его опеке панычей, господствовала в доме. Его изысканные манеры, сдержанность в проявлении чувств, его холодное самообладание особенно резко подчеркивались мягкостью хозяйки дома — матери Фридерика. Миколай ценил в ней эту способность к чувству, может быть даже ощущал, что ему недостает этого, о чем свидетельствуют отрывки из его писем. «Ты ведь знаешь ее чувствительность», — писал он Фридерику о матери.

К сожалению, как мы уже вспоминали, из всей семьи Шопена о ней мы знаем менее всего, а следовало бы знать гораздо больше. Влияние матери на Фридерика должно было быть наиболее сильным и наиболее заметным. Недостаток сведений, которыми мы располагаем, происходит оттого, что ее отличала явная нелюбовь к писанию. Среди писем Миколая Шопена и сестер Фридерика сохранилось всего лишь несколько писем пани Юстыны. О том, что они не пропали, а вовсе не были написаны, свидетельствует то обстоятельство, что Миколай Шопен всегда говорит от ее имени, неоднократно приписывая в конце: «Мама твоя и я сердечно тебя обнимаем».