Шопен

…Я помню, как Берлиоз описывал последний концерт Шопена, на котором меня не было. – Поверишь ли? – говорил Берлиоз, – он был такой бледный и худой, в его руках совсем не было крови, и играл он так тихо, едва касаясь клавиш! Но и тогда в его игре чувствовалось столько внутренней силы, огромной, хоть и мрачной, энергии, что я совсем позабыл об его состоянии. Я не сказал себе: «Бедный, как ему трудно играть!» Напротив, я исступленно и безжалостно вызывал его вместе с другими, потому что мне была необходима эта музыка. Я черпал в ней новые силы. Жаль только, что не современники, а потомки поймут как следует его великое искусство!

…Какой вздор, милый Берлиоз, какое заблуждение этот вечный спор о современниках и потомках! Я не ждал от тебя, мятежника, повторения избитых истин! Если в наше время есть ослы, которые ничего не понимают, то есть и люди, которые, подобно нам с тобой, хорошо разбираются в искусстве. Есть и «промежуточные» люди, которые не понимают сегодня, но поймут завтра. Совершенно то же произойдет с потомками: ведь и мы являемся потомками людей, среди которых были весьма богатые и тонкие натуры! Толпа неоднородна, и вкусы не бывают одинаковы…

…Между прочим, я подозреваю, что ответила мне не сама пани Луиза, а кто-то другой, близкий ей. Впрочем, это неважно. Она, бедняжка, просто еще не в силах говорить об этом.

…В последнее время, да и раньше мы были уже не так дружны с ним, как в молодости. Годы и люди разъединили нас. Но ни годы, ни люди не могли уничтожить привязанность и благоговение, которое я питал к нему! Мы виделись редко, но разве близость в частых встречах? Иногда, живя рядом и встречаясь каждый день, люди остаются чужими друг другу.

Я же, не видя Шопена по многу лет, встречал его и возобновлял разговор, как будто прерванный накануне!

Но я всегда только догонял его! Бог мой, как много я читал в юности! Читал с упоением, без системы, без разбору. И, к сожалению, все запоминал! Я проглотил и запомнил такое множество дряни, что пришлось впоследствии потратить много сил, чтобы от этого избавиться!

А он читал не так уж много, но – знал гораздо больше, чем я. И почти совсем не путешествовал. Но когда бы я ни являлся к нему, я ничем не мог его удивить. Он был впереди, и я у него учился!

…Итак, передо мной груда фактов, свидетельство современников. Изучив их, я попробую перешагнуть через эту груду и призвать на помощь мой собственный опыт и его музыку. Ею я смогу проверить справедливость суждений о нем. А так как я сам музыкант, то это будет мне не очень трудно! И да поможет мне моя любовь к жизни!

Да, любовь к жизни. И к людям также. Я люблю людей какой-то ненасытимой любовью. Как иные боятся потерять время или деньги, так я боюсь пропустить человека, не заметить в нем чего-нибудь хорошего, ценного… Если же молва несправедлива, я не могу не вмешаться… Не сомневаюсь, что появятся книги о Шопене более верные, более обстоятельные, более ученые, чем моя, но пусть я буду первый, идущий по горячим следам. И да уберегут меня разум и чувство меры от ложного шага: потерять главное и возвеличить случайное!

«Богатырь духа», – сказал о нем Берлиоз. О, я не собираюсь умалчивать о его страданиях! Но я не забываю, что произведения художника сильнее его самого! Я не могу забыть того, что рассказывал мне Вильгельм Василевский, ученик Шумана. Когда начались первые расстройства разума у великого создателя «Карнавала» – дай бог, чтобы эти расстройства не повторялись! – Василевский навестил его в дюссельдорфской больнице. Шуман был так молчалив, так безучастен к внешнему миру! Глубоко огорченный ученик записал это трагическое свидание у себя в дневнике, а потом стал играть «Крейслериану» и «Симфонические этюды». И что же? Лицо безумца потускнело и вскоре совсем исчезло из его памяти. Ибо в музыке Шумана он не нашел ничего напоминающего о разрушении. Музыка Шумана опровергала самую мысль об этом…

А Бетховен? Разве не ясна идея, заложенная в словах «Радость через страдания»?.[34] Народ вечен, а стало быть всегда могуч. А разве художник – это не воплощение народной души?

Я скорблю о трагической безвестности Баха, о глухоте и безмерном одиночестве Бетховена, мне бесконечно жаль Моцарта, погибшего так рано и могущего дать так много! У меня болит сердце при одной мысли о Шуберте, который умер совсем, молодым и прожил поистине трагическую жизнь. Но что значит наше человеческое сострадание по сравнению с той жизненной силой и необъятным счастьем, которые мы черпаем у этих творцов! Вот почему образ художника должен всегда оставаться светлым в нашей памяти!

Итак, мой друг, мы снова начинаем наш совместный путь! На этот раз я веду тебя, но я и следую за тобой, как всегда. Я помню твои уроки!

«Шопен, нежный гений гармонии!» Какой бы печальной и горестной ни была жизнь этого человека, навсегда разлученного с родиной, его музыка, сохранив душу народа, стала великой радостью для всего человечества!