— Ты это видел? — Камень поднял взгляд, полный новой надежды и новой силы.
— Видел я все дела, какие делаются под солнцем, — сказал повстанческий предводитель. — Если ты в день бедствия оказался слабым, то бедна сила твоя.
— Я не окажусь слабым, — поклялся Камень. — Веди меня за собой. Ибо, если угодно воле Божией, лучше пострадать за добрые дела, нежели за злые.
— Мы перебьем им голени и бедра, — заявил Сын Божий.
И Камень не усомнился ни в едином услышанном слове.
Зазвучали трубы, приказывая воинам рассредоточить колонну и построиться в боевой порядок. Марк был только рад приказу сойти с дороги — которая, по правде говоря, представляла собой лишь пыльную и грязную тропу — и привести себя в боевую готовность.
— Сейчас мы разберемся с этими чурками раз и навсегда, — сказал он.
— Как нефиг делать, — сказал Люций. — Они думают, что могут тягаться с нами. Они жестоко поплатятся за свою ошибку.
— Разговорчики в строю! — крикнул Квинт. Ротный всегда следил за тем, чтобы все вокруг него происходило в строгом соответствии с установленным порядком. Он добавил: — Кто много языком треплет, тот потом хреново дело делает.
Эти слова сильно задели самолюбие Марка. Он двинулся вперед, крепко сжимая в руке свое оружие. Ну, он сейчас этому Квинту покажет! Мысль о том, что именно на такую реакцию Квинт и надеялся, ему в голову так и не пришла.
Мало-помалу войско образовывало все более и более широкий фронт, и поднимаемая им пыль все меньше и меньше заслоняла Марку обзор. Так в конце концов Марку удалось увидеть врагов, пусть ему и мешала пыль, нарочно поднимаемая перед собой повстанцами. То, что он увидел, его нисколько не впечатлило. Враги не находились в каком бы то ни было боевом порядке, и мало на ком из них была надета кольчуга — или хотя бы ее слабое подобие. Даже шлемов было почти не видно.
Да, Люций попал прямо в точку. Если эти неорганизованные глупцы думают, что могут одолеть лучшее войско в мире, то они жестоко ошибаются.
Однако враги, похоже, мнения Люция и Марка совершенно не разделяли. Их было довольно много. Может быть, именно это придавало им уверенность в своих силах. Они начали что-то кричать — Марк понятия не имел, что именно. Он еще пока не выучил на местном языке ни одного слова, да и не собирался. По его мнению, эти крики были похожи скорее на удушливый хрип, нежели на человеческие слова.
— Это они кричат о том, как велик их бог, — сказал Квинт. — Ну да языком болтать — не мешки таскать, ребята. Да вы небось и сами это знаете. Еще совсем немного, и они в этом тоже убедятся, а уж мы им в этом поможем. Как пойдем в бой — будьте внимательны, помогайте товарищам, и не делайте никаких глупостей.
Марк заметил, что невольно кивает. Ему уже приходились драться в небольших стычках — это было в Германии — но больш
И снова заныли трубы.
— Готовы? — задал Квинт совершенно не нужный вопрос, после чего взмахнул рукой: — Тогда вперед! — Издав радостный крик, воины его роты двинулись вперед — как и все остальное войско.
— Господь един! Господь един! Господь един! — кричали горцы, двигаясь навстречу воинам с Запада. Со склона горы за ними наблюдал вождь повстанцев. В правой руке он держал меч. Далеко не все мозоли на руке были от древка — некоторые из них были натерты еще до восстания, когда он работал плотником.
— А вот и они, — сказал Камень, когда противник двинулсявперед.
— Да, — ограничился предводитель одним-единственным словом.
— У них хороший боевой порядок, — сказал Камень. — Что же до наших воинов… ну да, они достаточно свирепы — даже более чем достаточно. Они страстно желают победить, но им не хватает боевых навыков. Это у нас не цепь идет навстречу врагу, а какая-то волна.
— Не убоюсь зла, потому что Господь со мной. Как бы мог один преследовать тысячу и двое прогонять тьму, если бы Заступник не предал их, — тут вождь повстанцев улыбнулся своему товарищу[1], - и Господь не отдал их! Проклят человек, который надеется на человека и плоть делает своею опорою, и которого сердце удаляется от Господа. — Он указал на врагов. — Так как они сеяли ветер, то и пожнут бурю. Господь — свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Враги — умывальная чаша моя, на них обопру стопы мои.